Разбойник между тем бочком, бочком, по-крабьи, начал отодвигаться. Но «байкер» хватился только, когда собакоголовый рванул вверх по улице, хоть и раскорякой, но быстро.
— Упустил — спокойно посетовал копейщик.
— Можно еще догнать, — возразил Илья, подбирая нож. Левый рукав куртки сзади-таки надорвался. Обхватив себя, он исследовал прореху. Результат настроения не прибавил. Сильно отрицательных эмоций тоже не случилось. Неприятно, конечно, являться к новому месту службы не комильфо. Но трехдневная, непролазная щетина, — борода у него росла как у всех основоположников вместе взятых, — и некоторый беспорядок в одежде не должны стать решающими поводом для отказа. Посмотреть на местных — таких нельзя на люди пускать. Однако — бродят.
— Охо-хо, глупые вы, проявленцы, — не проницая во внутренние противоречия Ильи, посетовал знакомец. — Пока тут обыкнетесь, много воды утечет. Это, опять же, если живой останешься. Гляди: догнали мы татя, скрутили, на суд отволокли. Он тебя же оболжет. А друзья подтвердят: шли, мол, тихо мирно, никого не трогали, а проявленец ножом напугал. Они де со страху побежали, а Прошка не смог. Ты его, стало быть, искалечил. Прошка порты скинет и предъявит синюю мотню. И что? А — то! От штрафа до очистных. Суд здесь короткий.
— Заметил уже.
— Видал, да? Горимысл с Иосафат Петровичем еще ничего. А Лаврюшка Хвостов совсем дурак. Хотя, тот же Иосафат дальше реестра шага не сделает. Хоть потоп, хоть пожар, хоть камни с неба посыпятся — в реестр глянет и проречет: «От штрафа до забора».
— При нас еще охранник отирался мелкий такой, белесый.
— Ивашка. Мне сдается, он нарочно к нам с острова убег. Крюковский подсыл. Зато, как быстро тут кое с кем спелся!
«Байкер» умолк. Илье, наконец, представилась возможность расспросить старожила о насущном:
— Какие тут деньги ходят?
— Медные. Серебра две рубленые гривны по слободе гуляют. Может и золото есть. Тока, не видал. Ты за деньги-то не переживай. Тута с голоду не помирают. Два раза в день выдача каши. Ежели прижмет нужда, ступай к управе. Утром и вечером — дармовая кормежка. Некоторые так и живут. Кто работает, те, конечно, дома питаются. В Игнатовке, например, совсем наоборот. Если не работать, враз ноги протянешь. А и работая, тоже не заживешься. Крюковка, та рекой живет.
За разговором они спустились до поворота. За ним улочка вливалась в широкую набережную. Русло замыкал высоченный, куда там привычным мостовым ограждениям, гранитный парапет. Каждые пятьдесят метров каменная стенка прерывалась. Просветы загораживали тяжелые деревянные щиты. Илья глянул по течению. Отсюда хорошо просматривалась монументальная стена, перегородившая и город, и реку. Высота — метров пятьдесят. Громадина. Река текла сквозь. Страж пояснил:
— Стена от моря защищает. Что за море никто не видел. Говорят, в ем воды много. Видал речные берега?
— Высокие.
— Они со сторон воды еще и с уклоном. Чтобы твари, которые с присосками, забраться не смогли.
— И такие есть? — Илья оторвался от созерцания стены. Интерес к архитектуре уступил место оторопи. В мутных глубинах здесь, оказывается, затаились монстры. Привычное понимание речки, — много ила, чуть меньше мазута и чахлые мутанты-пескари, — сразу уступило место стойкому чувству опасности. К тому же на набережную не выходило ни одного окна. Дома как один стояли к воде облезлыми задницами.
— Больница в какой стороне?
— Вон там, под самой стеной. Иди прямо. У последнего дома — дверь. Не стучи, так заходи. Они по дневному времени не запирают.
— Странное место для лечебницы.
— Это ты с нашими делами пока не знаком, — сказал стражник и развернулся, уходить.
Спасибо, вообще отвечал на вопросы, до места почти довел — хороший человек.
— Мне домой надо. Дальше сам не заблудишься. Если по дорогое опять кто пристанет, ты главное окружить себя не давай. Шумнешь, они и разбегутся. Они тут пуганые, не то что в Крюковке.
— Спасибо, что проводил. Может, представишься?
— Как это? — насторожился мужичок.
— Зовут тебя как?
— Мурашом батька нарек.
— А меня — Ильей.
— Познакомились, значит. Просьба у меня к тебе будет. Не сочти за обиду, нет ли у тебя бумаги вашей, тамошней? Папир к торговле запрещен. Если и продает кто втихаря — дорого, не укупишь. А у меня жена рисовать любит. Ни говорить, ни слышать она не может, да и хроменька. Стены все дома размалевала, так ладно. Принесу ей иногда листочек, чтобы не скучала.
Илья полез во внутренний карман. Как раз накануне он купил широкоформатную записную книжку. Переплет — дрянь, зато места много. Благодарные пациенты нет-нет, да презентовали блокноты. Но в тех присутствовало много кожи, много металлической отделки, разноязыкие памятки и очень мало свободной бумаги. Вот и позарился. Три, занесенные в блокнот строчки, на сегодняшний день годились только для ностальгических штудий. Не задумываясь над ценностью данной вещи в местных условиях, Илья протянул книжку Мурашу: