— Доложи, лекарь, скольких и с какой хворью держишь у себя под рукой?
— Дюжину принесли. Да двое сами доковыляли. Как видите, у всех обычные раны от присосок. Одного змееголов кусил несильно. А вот этих двоих, — Гаврила Петрович указал на трупы, — никто уже не спасет. Нерадивый помощник мне достался! Ох, нерадивый! Не слушая моих указаний, смазал их раны жиром капоглава.
— Как!? — охнул бас.
— Говорил я ему, — напевно, продолжал лейб-медик, — мажь вокруг. Но зело упрям. Всяко норовит, сделать по-своему. Теперь мертвы други наши, исправлявшие вину на очистных работах.
Горимысл, кликнув факельщика, пошел смотреть.
— Да, дела! А ты чего скажешь, Илюшка?
— Так велел старший лекарь, — коротко и зло отозвался Донкович.
— Я говорил, вокруг мазать! Вокруг! — опечалился Гаврила Петрович.
— Врет, — рявкнул Илья.
Горимысл осматривал пострадавших. Гавриил Петрович скорбно стоял рядом, сложив руки на животе. Илье светило, в следующую очистку идти на свидание к монстрице.
— Ну, эти двое и так бы преставились, — заключил Горимысл свой осмотр. Окружающие не спорили. На лице Гаврилы Петровича отразилось глубокое сожаление. Сегодня комиссия обошлась без Хвостова. Тот бы…
— Как же, как же. А может, Бог дал, и выжили бы, — зачастил лекарь скороговоркой, спасая интригу от развала.
— Что!!! — взревел бас.
— Ой! — медикус прикрыл рот ладошкой и присел даже. — Не подумал. По привычке вырвалось! Больше не п-п-овторится.
— Смотри, еще раз услышу, под трибунал пойдешь! — от басовитого напора дрожали стены.
Похоже, упоминание Высших Сил и спасло Илью.
На спрос позвали Егорку. Тот, разумеется, подтвердил, что новый медикус по самодурству людей извел. Другого и не ждали.
— Сколько дён ты тут? — спросил Горимысл Илью.
— Три недели.
— Седьмицы?
— Да.
— Твое везение! — И, к лейб-коновалу. — Что же ты, учитель нерадивый, не обсказал за те дни ученику про лекарства твои да про яды?
— Говорил, Горимысл Васильевич, говорил. Каженный день твердил. И про травы, и про декохты, и про мази. Про ту, что в корчаге, особо пояснял. Не слушает. Все норовит по-своему сладить. Взялся без дозволения увечья лечить. Едва потом человека отходили.
— Кого? Обзови.
— Запамятовал. Егорка, не помнишь?
— Неа. Ушел тот парень и сгинул. Убег, от нового медикуса спасаясь.
— Правду речет сирота, — опять сбился на блеяние Гаврила.
— А ты что скажешь в свое очищение, Илюшка Николаев сын Донков?
Мураш не ошибся: Горимысл был памятлив, умен и не склонен к поспешным решениям.
— Коллега, вероятно, вспомнил больного по имени Руслан со сложным переломом голени. — Илья успел несколько успокоиться. Руки уже не так чесались, свернуть лейб-душегубу шею.
— Из татаровей? — мимоходом спросил Горимысл.
— Не знаю. Не спрашивал.
— Много иноплеменных прозвищ у нас в слободе. Ладно. Говори дальше.
— Так складывать кости, как делает ваш медикус нельзя, — Илья начал с самого на его взгляд важного. — Кости сначала надо вправлять, только потом одевать лубки. Иначе человек останется калекой.
— Говорил я тебе! — взревел бас на медикуса. — Продолжай, Илюшка.
— Тот парень полностью поправился. Если его разыскать, думаю, он подтвердит. Да и сами все увидите.
— Где ж его сыщешь? — плаксиво запричитал Гаврила Петрович, — Бежал больной от дохтура сего страхолюдного, только пятки сверкали.
— Бежал?
— Улепетывал.
— Значит, ногу ему правильно твой помощник сложил, — неожиданно припечатал Горимысл.
Гавриле Петровичу осталось, прикусить язык.
— Приговариваю: Илюшку из лекарни забрать. Друг дружку потравите — ладно. Людей последних ведь изведете. Знамо, медикус за свою правоту ни здорового, ни больного не пожалеет. Ни старого, ни…
Малого, — закончил про себя Илья, — по тому что не было детей в благословенном городе Дите. Отсутствовали. Если и проявлялись, исчезали тотчас. А свои? Женщины не родют, — поведал, забежавший в гости Мураш. И дальше на расспросы любопытного проявленца отвечать не стал. Не знает в чем дело, или не велено говорить? Разносить, так сказать, вредные слухи? Низь-зь-зья!
Все как дома. Там тоже долго было низь-зья. А когда стало зя, голодный желудок и больная совесть заставляли пахать, а не заниматься трепом.
Навалилась каменная усталость. Илья стоял, глядя в одну точку, и тупо мыслил: жизнь в городе Дите и не жизнь вовсе. Сбил его тогда пьяный грузовик. И попал-таки грешный доктор в Ад, где нудно, пыльно, волгло, муторно… и вечно. Однако вон же — умирают. Ну, это те, кому особо повезло.