Никакого проявления не было! Его похитили. Похитили? Он что политик, финансист, эстрадная дива? Ну, допустим… но зачем? Эксперимент — в равной степени страшный и странный… завезли черте куда, посадили за стену, сделали жителем города, которого не бывает. А за стеной вон — люди сигнальные ракеты пускают, электричество, цивилизация! Но и спрутица есть. Если допустить…
На этом мысленный паводок иссяк. Вымотанный запредельным усилием, Илья тупо уставился на ступеньки.
Никуда не ходить! Лечь прямо тут и проспать до самой смерти.
Он так и поступил, свернулся клубком, подтянув колени к подбородку, подышал на, вмиг озябшие руки, и начал проваливаться в спасительное забытье. Завтра — если оно наступит — он примет, все происшедшее, за мару.
Его тащили. Вокруг было светло. Голова как свинцом набита. И вдруг четко до самого дальнего уголка мозга достал голос:
— Вы, господин Алмазов, не сумлевайтесь, до утра очухается.
— Он мне сейчас нужен. Приведите в себя. И больше никаких снадобий.
Глава 3
Пробуждение оказалось мучительным. Только-только очнулся и сразу понял, делать этого не хочет. Вспышкой заболела голова. Тело растеклось, ноющей аморфной массой. В животе ухало. Собрав в кучку все проявления собственной жизни, Илья наконец ощутил себя как единое целое. Полежать бы еще, очухаться. Но в сознание буравчиком ввинтился голос Иосафата:
— Придется за Гаврюшкой в лекарню посылать. А и ни к чему бы. Чего ты, дурень, ему вчера намешал?
— Что дали, то и насыпал.
— А скока?
— Скока, скока? Все!
— Очумел, лишенец?!
— Нечаянно.
— Если он помрет, ты на спрос пойдешь.
— Я ж, Иосафат Петрович, как лучше хотел.
— Я гляжу, ты все время как лучше хочешь, а получается как всегда. Ой, плачут по тебе отряды, не к ночи будь помянуты. Ой, плачут!
— Мне в лекарню бежать?
— Погодим пока. Вроде зашевелился.
Илья открыл глаза. Будто смотришь залитый глицерином снимок. Изображение смазывалось по краям и выпячивалось в середине. Белым непропеченным блином вплыло лицо Иосафата, за ним — блинчиком поменьше — Ивашки.
— Очухался, слава…
— Кому?! — перебил вертухай, но уловить на крамоле хитрого трибунальщика не смог.
— Слава господину Алмазову, говорю. А ты чего подумал?
— Помстилось, — хмыкнул Ивашка.
— А ведь ты точно на спрос пойдешь. Я тебе то твердо обещаю. Думай теперича, че врать будешь.
— Мне врать нечего. Я приказы исполнял. Как велели, так и делал.
— Ага. Побрыкайся, побрыкайся, крюковское отродье!
— Мне Лаврентий Палыч сказал: чем больше порошка насыплю, тем быстрее дело пойдет.
— Вдвоем, значит-ца, ладили дохтура извести? А знаешь ли, что господин Алмазов в нем большой интерес имеет?
— Для чего?
— Поспрашай мне еще, сволочь бандитская!
— А вы не попрекайте!
— Выкатывайся, давай, отседова! — последовал категоричный приказ. А, поскольку оппонент не проявил должной прыти, голос председателя трибунала наддал:
— Катись, говорю. Дверь закрой! И, чтобы не подслушивал. Вали, кому сказано!
— Я приказ имею: ни с кем наедине болящего не оставлять, — нагло заявил Ивашка. Илья скосил глаз. Рука мятежного вертухая лежала на кобуре. Но Иосафат не забоялся:
— Ты за пистоль-то не хватайся, а то я те им же всю рожу раскровяню. А Лаврюшке можешь передать, что я его приказ своей волей отменил.
— Не понял?! — Ивашка картинно выставил вперед ногу. Герой-пионер, блин.
Но пойдя на разрешенный покровителем бунт — просчитался. Из рукава Иосафата Петровича вылетела круглая гирька на резинке, коротко ткнула охранца в грудь и юркнула обратно. Ивашка склонился, хватаясь руками за ушибленное место. Иосафат же, пользуясь временной беспомощностью супротивника, взял его за шиворот и выкинул за порог. Дверь уверенно чмокнула. Кованый крючок запал на петлю.
— Чего уставился? — недовольно рявкнул Иосафат, но заглянув в безразличные глаза Ильи, добавил уже спокойнее:
— Ивашка-то на меня доносить побег. Если ты покажешь про кистень, меня на спрос потянут, если не покажешь — его. Хотя, ты щас ни имени своего, ни прозвания не вспомнишь пожалуй. Господин Алмазов за спросом придет — не похвалит. На-ка хлебни, — Иосафат поднес ко рту Ильи чашку. Тот на всякий случай сжал зубы и зажмурился.
— Да че ты упираешься-то? Не отрава, чай — снадобье местное от любой хвори помогает. От твоей — тоже сгодится.
Остро пахнущий, теплый настой потек в рот. Илья держался, не глотал, пока хватало воздуха. Но пришлось, куда деваться.