Шли по скверу люди, наступали на листья, и бездумным казался им человек, одиноко сидящий на скамье. Как много еще надо дышать этому человеку, пока сольется он в словах и поступках с теми, кто только что выступал. Молчали на собрании одни подростки, работавшие первое время со старательностью и охотой, пусть и не такой усердной, но и ее Сипов быстро отбил частыми упреками без повода и по поводу. Сидел человек в сквере, думал про себя.
Есть от станка к станку провода. И есть провода между людьми. Ведь в каждом из них, и в станке и в человеке, существуют два заряда, две силы. У станка — мотор. У человека — сердце.
Обильно шел предновогодний снег. Падало за окном, мело не переставая. Началось в сумерках, и который час не утихало. Из окна буфета просматривалась белая улица. Рано зажглись фонари. В их свете снежинки словно бы и не опускались, не кружились, а вылетали и сыпались, будто из трубы, будто чья-то душа посыпала белизной землю.
— Хандришь?
— Нисколько.
Дементий в осеннем пальто и шляпе присел со стаканом в руке на край подоконника. Родион действительно не хандрил. Просто на вечер должна была прийти Лариска, но позвонила ему в общежитие, сказав, что ее матери нездоровится и чтобы Родион обязательно шел во Дворец один, где предстоял вечер, посвященный итогам года.
Родион знал. Не пошла Лариска не из-за матери. Она сердилась, что отказался он от квартиры. Она упрекала, что он совсем не подумал о предстоящей их жизни. Не давал себе отчета.
Все это Родион выслушивал. И не раз, и не два, а почти в каждую встречу. Родион не обижался, хотя и не мог толком все объяснить ей. Спустя три месяца его вернули к станку. Он жил в общежитии. И был уверен, что квартира от него не уйдет. Будет и для них новый дом.
В общежитии оставались немногие. Родион определил это по кухонным чайникам. По ним легко угадывать, кто был дома. Алюминиевый, со скособоченной крышкой чайник, изрядно помятый и вогнутый, говорил о буйной своенравной натуре. Эмалированный, хмурый и мрачный, давно не чищенный, свидетельствовал, что в общем-то владелец его живет спустя рукава.
Родион пришел на вечер один. Не оставаться же было в общежитии. На вечере долго одному быть ему не довелось.
— Выпьем, а?
— Нет, Дементий, неохота.
— Но со мной-то ты выпьешь?
Родион извлек из бумажника трехрублевку.
— Стоп! — Дементий отвел его руку. — Я. И никаких чтоб. Пре-е-мия!
Только что кончилось в зале Дворца собрание по поводу досрочно выполненного плана и пуска нового цеха. Собрание не затянули. Огласили благодарности, вручили подарки, премии. Даже памятные значки были, специально заказанные. Их раздавал каждому сам директор.
Представительница завкома — крутобедрая, дородная, заученно улыбаясь, поздравила директора, вручив, как память о вечере, небольшой бочонок вина, подаренный заводу южным совхозом, приехавшим получать машины. В зале прокомментировали:
— Этак пройдет еще год-два, и целую бочку везти придется.
— Ничего. Когда до большой бочки дело дойдет — завком будет другой. И опять придется начинать с маленькой.
Раздался смех, а за столом, призывая к порядку, зазвенели карандашом по графину. Разговор долетел из первых рядов, оттуда было совсем уж недалеко до президиума. И там не вытерпели:
— Вы перестанете наконец? Или мы будем вынуждены назвать ваши фамилии.
И как только в зале утихло, продолжили:
— …Благодаря высокой сознательности, правильной организации рабочего времени наш коллектив достиг высоких показателей. Спасибо ему!..
Родиону вместе с другими напоследок вручили грамоту. В танцзале ждал нанятый завкомом оркестр. Но валили прежде в буфет. Стояли, искали, поторапливали, ожидая свободного столика.
Дементий доливал стаканы. От выпитого лицо его нервно вздрагивало, как бывает у спящего. Прежде этого не замечалось. Язык слегка заплетался:
— Тебе, Родион, сколько?
— Двадцать три.
— А мне вот давно за пятьдесят, а иногда кажется, в жизни мог сделать гораздо больше… Проходит время, и только потом сознаешь это. Прежде и я обуздывал жизнь, теперь жизнь меня обуздывает!.. Оборвалась внутри какая-то гирька, как у ходиков. А какая — сам не пойму.
— Это пройдет. Это с каждым бывает, — говорил Родион, отхлебывая вино. Оно напоминало ему запах просохшего на солнце мха. — Дементий, откуда у тебя эти пятна на лице? Не понять, порох или окалина?
— Это, брат, — Дементий поднес руку к щеке, — это давнее. Заводское. С молодости еще. Был я тогда моложе тебя. Расскажу, если хочешь?