— Нет. — Горликов стукнул по столу ладонью. — Нет. Кто научил тебя так понимать мою жизнь? Кто?
— Просто я это видел, каждый день видел, проходя е работы и на работу.
— Видел?
— Да. Видел.
Родиону уже не хотелось больше ни о чем говорить. А голос Горликова то слабел, то крепчал, как волна приемника, голос, схожий с дождем по осени, под который с печалью думается.
Выдержка… Вместе с усталостью и раздумьями покидала она Родиона все чаще. Боясь расстаться с ней окончательно, он гнал в эту минуту ненужное и слушал Горликова.
Однако продолжалось это недолго. Горликов заговорил, зачастил, и Родиона словно бы подменили — мигом насторожился.
Я, парень, не строил Магнитки и Днепрогэса, но жил и работал с людьми всю жизнь. Переделал, переточил, переплавил бог знает сколько. Я сотворяю из металла нечто пригодное, и этот процесс, в свою очередь, делает из меня пригодного человека, из тебя, из других — из всех и каждого. Если хочешь знать, это расход сил зовется жизнью. Он не каждому по плечу. Далеко не каждому!..
— А как же те?
— Кто?
— Кому не по плечу.
— Живут по-своему. Ну как-то иначе. По-другому пытаются найти себя. Где у человека не хватает в своем деле ума либо таланта, он начинает хитрить. И будь здоров хитрит. Тут два типа есть. Одни — прямые, другие — скрытые, утонченные, живущие на полулжи, полуправде. И мы создаем им отчасти условия. Ведь как бывает. Вот слушай. Купил я однажды на рынке полбанки меда. В саду на ночь поставил банку в блюдце с водой. Муравьи утром сновали, друг на дружку карабкались, но вода не пускала их к сладкому. На второй день кто-то по неосторожности положил на блюдце чайную ложку, да так, что стала та небольшим мостком к банке. И что же, этого мостка было уже достаточно. У банки сразу задвигались два плотных потока. Один к меду, другой — обратно…
Для меня, Родион, люди так и делятся на земле. Есть люди — пчелы, заполняющие мир сотами. И есть — умудряющиеся выдавливать из всего плохое, даже из сот. И вот еще что: не давай себя каждому перемалывать.
— Переламывать?
— Нет, именно перемалывать. Понятно? Объясню. Не все на заводе я был. В молодости на одном комбинате, помню, дробили и терли мы сплавленный по реке лес, выжимали щелочи, спирт, словом, все соки…
— Спасибо, — перебил Родион. — Понимаю. Только я не боялся сроду любой работы.
— Любой?
— Любой!
— Вот это и плохо, если человек годен на любую работу. Я решил, Родион, весной уехать.
— Уехать… Куда?
— В село. В деревню. В глухую деревню. Пенсии мне везде сполна хватит. А общественная работа моя там будет нужнее. Заодно и сам еще кое-чему поучусь у людей. На земле поработаю. Мне что? Мне доживать. Но и дожить надо со смыслом!..
Если же хочешь знать, директор был прав, переводя тебя к нам. И Сипов был прав. Обе стороны были правы. Ты подумай как-нибудь наедине. Подумай. И ты прав. Все здесь правы. Люди ближе и ближе к доступному. Ну а потом, что дальше? Существует предел всему. У тебя нет квартиры? Да, нет. Но однажды все это будет. И как поведешь ты себя потом, после этого? Успокоение — это не путь к счастью.
К столику подошел директор:
— Алексей Алексеевич, а не засиделся ли ты? Нам вроде бы в одну сторону. Поедем-ка?!
— Поедем.
Горликов как-то охотно и разом поднялся и направился с директором к выходу. Во дворе он остановился:
— Петр Сергеевич, зайдем к тебе. А то ведь скоро на пенсию уйду, так и не поговорим с тобой по душам.
— Что ж, в конце года человеку положено говорить о прожитом.
— А в конце жизни — и подавно.
Они прошли сквозь снежную улицу к заводоуправлению, поднялись в директорский кабинет. Уселись.
— Ты знаешь, что мне не все равно, кто после меня останется, — начал Горликов.
— Надо думать.
— Именно думать! Иначе…
— Что иначе?
— Даже такие старательные и правдивые натуры, как ты — потеряют авторитет.
— Это почему же?
— Опираясь на Сиповых. Заручаясь ими.
— Это первое?
— Да. Это первое.
— Перестаньте, Алексей Алексеевич! Сипов да Сипов! Он работник, понимаете, раа-абот-ник!
Горликов положил осторожно свою руку поверх директорской:
— Извини, но это толкач! Прежде всего.
— Допустим. Нужны и такие.
— Я не корю тебя, Петр Сергеевич пойми! Я делюсь как товарищ нелегким собственным опытом. И горькой, я бы сказал, полынной этакой мудростью. Хочу, чтоб ее горечь хотя бы немножко коснулась бы и тебя. Что с того, что ты директор, если за цифрами не разглядишь душу. К молодым тянись, к их помыслам. Это есть в тебе. Хороших парней набрал. Но и без толкачей не обошелся. Ах, да что говорить!..