Сидели, слушали Агафончика. Явно прикидывал, выведывал человек — не дать бы маху, оставаясь в старом цехе на станке Родиона.
— Ты, Родион, здесь после армии. Так сказать, человек свежий. Помнишь, говорил я тебе — не жми. Убеждал. Нет. Не послушался. Теперь будешь маяться, заготовки кому-то подтаскивать. Брал бы расчет, коли так. Страна теперь наша в заводах. Везде нужны люди.
— Мне и тут хорошо.
— Хорошо, да не очень. С Доски почета быстренько сняли.
— Снимали и не таких. Не чета мне.
Не обращая внимания на слова, Агафончик принялся вышибать окурок. Вышиб. Встал:
— Побегу. Хорошо рассуждать тому, у кого тыщонка на книжке.
Курилка растревоженно загалдела. Загудела разом.
— С тыщонкой всяк проживет. Ты без нее попробуй.
— Да что там, мужики, — золото. Светило бы солнышко!
— Смотрите, солнышко ваше никуда не денется. А без денег… — Подчеркнуто важный и независимый медленно скрылся Агафончик в дверях столовой.
— Большой говорун — плохой работун.
— А мне его, признаться, и жаль, — рассуждали в курилке. — Спроси, для чего живет, он и сам не знает.
— А ты знаешь?
— Я-то?
— Да. Ты-то.
— Живу, чтоб жить. Старики говаривали: помирать собирайся. а поле засевай.
— Твой Агафончик умрет, а сберкнижка останется. А для чего копил? Для кого?!
— Оставьте, братцы. Никакой у него сберкнижки. Не одно место сменил, пока где-то с Сиповым не сдружился. От добра добра не ищут. Он и Родиона толкает: увольняйся, мол. В другом месте примут.
— И не думай, Родион. Где хорошо, туда не зовут.
— Откуда Сипов выкопал его?
— Не говори. Спросить бы.
— Спрашивали.
— И что?
— Я не отдел кадров, отвечает.
— Говорите, богатство. Какое там богатство у Агафончика! Был у него как-то. Две комнаты в общей квартире, жена, дочка-школьница, мать старуха — от чего богатеть-то? Это бедности он своей стыдится. Вот и твердит и несет: без рубля жизнь не жизнь. Оно так, конечно. Одному солнышко, а другому — Машину под окна. Сидим вот, солнцу радуемся, зелени. А убери-ка ты все частные гаражи в городе да посади на том месте смородинные кусты — разве так дышалось бы? Прежде говаривали: не вырастил дерева — зря жизнь прожил, теперь некоторые только и думают, как сломать дерево да гараж построить. Тебе подземный переход соорудят, вниз загонят, а ему, вишь ли, по воздуху ездить надо, по верху, по земле.
Густой запах смородины перемешивался с табачным дымом. Солнце светило яростнее, становилось жарче в курилке. Тени от кустов начисто растворились. Потом разом все встали, побросали окурки в песочницу, начали расходиться.
— Не тужи, Родион. Образуется. У кого не бывало, с кем не случалось. У меня одно, у тебя другое, а у него — третье. У каждого что-то случается.
— За битого, говорят, двух небитых дают.
— Ладно вам.
— Он сам кого хочешь утешит. Не тот парень, чтоб раскисать.
И вроде бы ничего особенного Родиону и не говорилось, а все равно оттаивал он от мимолетно сказанного, от дружеского участия. И думалось уже не как раньше, что ты один на один со случившимся, а с надеждой постоянного ожидания лучшего.
Запоздало появился в последний момент Дементий:
— Присядь.
Родион одернул побелевшую от стирки гимнастерку. В ней было куда удобней, чем в похожей на детскую распашонку спецовке. Присели. На лице Дементия — въевшиеся крапины. Это окалина, похожая на синеватые пятна пороха, что встречаются на лицах у взрывников.
— Надо, Родион, потолковать с тобой.
— Давай.
— Больно ты прытким становишься.
Родион улыбнулся:
— Уж какой есть.
— Я серьезно, — осуждающе продолжал Дементий. — Помни, дурак в воду камень бросит — десятерым умным не вынуть.
— Камней давно не бросаю. Детство ушло.
— Зачем тебя понесло к директору?
— Ну, потолковать, выяснить хотел.
— Что?
— Перевод свой.
— Ну и как? — Дементий иронически глянул на Родиона.
— Говорит, не мог поступить иначе.
— Правильно говорит.
Родион удивился боязни Дементия встречаться с директором. Неужели Лариска просила о чем Дементия? Или рассказала ему о разговоре с директором. Этого он не простит. Он и сам отстоит себя, он не простит заступничества и просить не будет. Не ему бояться работы, выросшему в семье, где встают разом с солнцем.
— Скрываешь ты что-то… — сказал он Дементию. — Считаешь, не созрел Родион.
— По совести говоря, да.
— Скажу откровенно, чего-то недоглядел. Гнал, торопился. Сипов над душой стоял, так что вина, может, и есть моя. Неприятно, конечно, да что поделаешь. Я где-то читал и запомнил, надолго запомнил, как однажды Гагарину предлагали валерьянку. А он взял и вылил, сказав: «Чепуха какая!» Пусть я останусь наивным, но валерьянку глотать не стану.