Папа сходил в душ и переоделся в домашние штаны и серую растянутую футболку. Мама гремела посудой на кухне. Я пару раз прошелся мимо, заглянул ей под локоть. Пахло вкусно, намечалась вермишель с курицей. Брат сидел в комнате и опять что-то рисовал. Я лег на диван и начал читать очередной детектив про сыщика Турецкого.
— Ну что, орлы, как дела? — зашел он к нам.
Брат сидел молча, перебирал фломастеры, сопел и смотрел на меня. Я думал, рассказывать или нет, потом решил рассказать. Сказал, что пацаны из общаги забрали у Лехи картридж.
— Забрали картридж? — нахмурился папа.
— Забрали, — подтвердил Леха.
— Картридж с ковбоями, — осторожно уточнил он.
— Понятно, — кивнул папа. — Ну раз забрали, надо вернуть.
— Давай, одевайся, — кивнул он мне. — Через пять минут с вещами на выход.
— А я? — спросил брат.
— А ты маленький еще, — сказал отец. — Посиди пока дома.
Я натянул подштанники, кофту, джинсы, надел вторые носки. Зимой в Омске холодно. И темно. Через пять минут я натягивал куртку. Папа вышел из спальни и тоже надел куртку и ботинки.
— Пойдем? — бодро спросил он. — Знаешь, где их искать?
— Ага, — сказал я.
Мы вышли на улицу, и направились в общежитие. На улице было очень холодно, и ярко сверкал снег.
Мы сидели в английском пабе, пили пиво и смотрели футбол. Я заказал темный портер, а папа — обычное светлое. Козел или Хайнекен. Манчестер Юнайтед сражался в кубке Англии с какой-то второсортной командой. После первого тайма красные дьяволы спокойно вели в счете с преимуществом в два мяча.
Несколько парней в дальнем конце зала запели гимн команды на английском, а потом один из них достал широкий красно-белый флаг, и они дружно начали натягивать флаг на окно и часть стены. Мы сидели молча и смотрели, как они суетятся и орут друг на друга.
— Интересно… — задумчивым голосом сказал папа.
— Ага, — сказал я. — Тут в Москве несколько таких баров, куда приходят за конкретные команды поболеть. Этот вот — за Манчестер, есть еще за Челси и Арсенал. В основном английская премьер — лига.
— А за русские команды? — спросил он. — Или только за англичан?
— Конечно, — ответил я. — Все, как полагается. Спартак, ЦСКА, Динамо, Торпедо. У каждого клуба своя символика и своя армия болельщиков. Ходят на матчи, дерутся, защищают цвета флага, так сказать.
— Понятно… — зевнул он. — Интересно, конечно, интересно…
— Да, — с воодушевлением сказал я, — в Москве много всего интересного, никогда не соскучишься.
— А мне вот почему-то не нравится мне в Москве, — уставшим голосом сказал он. — Шумно тут у вас очень. Машины одни, машины, быстро как-то все, люди все напряженные какие-то. Бегают все, а не ходят.
— А мне нравится, — возразил я. — Шумно — правда. Быстро — правда. Зато весело. Жизнь тут нескучная, вот что. Если тебе меньше тридцати и хочется что-то делать, Москва — лучшее место на Земле. Карьера, любые развлечения, безграничные возможности. Главное — не сидеть на месте, двигаться вперед.
Парни закончили вешать флаг и начали позировать на его фоне. Один щелкал фотоаппаратом, а остальные по очереди делали важные лица. Настоящие суппортеры.
Папа сидел, смотрел то на меня, то на экран и отхлебывал пиво небольшими глоточками. Очки у него поблескивали, а лицо стало большое и широкое. Вдоль щек появились первые морщины, а на висках — первые седые волосы. Но вообще он держался что надо. Скоро пятьдесят, а до сих пор в хоккей играет как минимум раз в неделю. Управляет заводом в тысячу человек и строит дом. Дети выращены, деревья посажены, жизненная программа выполнена. Я сомневаюсь, что достигну таких результатов.
— Ну и отлично, — сказал папа. — Главное — чтоб тебе нравилось.
— Да ладно, — сказал я. — Если бы ты тут пожил, тебе бы тоже понравилось.
— Нас и дома неплохо кормят, — улыбнулся он.
— Как Леха? — спросил я.
— Не спрашивай, — ответил он. — Семь долгов. Из десяти экзаменов, представляешь? Совсем учиться не хочет.
Папа сокрушенно покачал головой.
— Зато музыкой занимается, — попытался приободрить его я. — Все интереснее, чем в офисе сидеть.
— Музыка, конечно, хорошо, — кивнул он. — Только музыкой на кусок хлеба не заработаешь и семью не прокормишь. Без образования сейчас никуда. А на родительской шее нельзя вечно сидеть. Двадцать лет скоро.