Рейнмастер
Кольцевой маршрут
Глава 1. Яблоки
За час до конца рабочего дня Траудгельд отложил напильник, вытер ладони промасленной тряпкой и объявил:
— Хватит. Даёшь перекур.
Я не стал возражать.
День выдался утомительным, и пальцы уже ныли, как и всегда, когда приходилось делать мелкую работу. В последнее время её накопилось больше обычного. Радиоприёмники и утюги, кофемолки, электроплитки и прочий домашний скарб. И ничего похожего на культиватор или мини-трактор. По ночам мне снилось, что я разбираю пулемёт, подозрительно похожий на соковарку.
Кроме нашей ремонтной мастерской, на Биргенштрассе не было других предприятий, за исключением небольшого кафе, обосновавшегося в развалинах бывшей школы. Небо голубело ярче обычного. Такое ясное, но бледное солнце бывает в самом начале осени, когда день ещё достаточно длинный, и по размеру тени можно судить о наступлении вечера.
Ветер отдавал холодом. Скоро придёт снег, но не раньше, чем будет сорвано последнее яблоко. И прекрасно. Я устал от ненастных дней и ещё не собрал свой экспериментальный урожай. Листья «Флоретты» уже пожелтели, значит, через пару недель можно приступать к копке.
— В лесу опять нашли девчёшку.
— Что?
Траудгельд кивнул.
— Харперову Лени. Такие дела. Сегодня ночью. В «Леммеле» говорят, ей вспороли живот.
— Господи, — сказал я, опешив.
Это солнце и этот ветер сбивали с толку. Голубые глаза Траудгельда сверкали как ледышки. В конце улицы какой-то мальчишка катил сломанный велосипед. Погнутое колесо вихлялось и поскрипывало.
— Сколько ж ей лет?
— Пятнадцать. Или четырнадцать.
— Чёрт, — сказал я и повторил: — Чёрт!
Услышанное просто не укладывалось в голове. Месяц назад в овраге за кирпичным заводом нашли другую — Ирму Бригельрих, в кружевной накидке, только от конфирмации, но досужие языки поговаривали, что пирожок оказался с начинкой. Эти досужие языки знают всё, кроме главного.
— Кто это сделал?
— Ищут.
— Ищут, — эхом откликнулся я.
В голове было пусто, а в конце улицы уже показалась цветастая юбка фрау Кульбах, нашей заказчицы. Завидев её, Траудгельд издал горловой звук и поспешно скрылся в мастерской.
Я последовал за ним.
— Где моя машинка? — резко спросила фрау Кульбах.
Никаких вам здрасьте.
— Пожалуйста.
Я выволок швейную машинку, а за ней и футляр. Плевая задачка, но над пружиной пришлось попыхтеть. От долгой службы металл устаёт и становится хрупким, как леденец.
— Двадцать франков десять раппенов.
— Чего? Да это ж грабиловка!
— Хорошая машинка, — сказал я флегматично.
— Ещё бы не хорошая. Губа-то не дура. Это же «Эберзальц»! Ещё моя мать шила на ней, и бабушка, гляньте-ка: шпульки как новые. Сейчас такого не делают.
— Куда там.
— Сейчас всё — одноразовая поделка. Нитки гнильё, башмачная колодка как из картона, барахло-барахлом. Я им всё начистоту высказала, можете мне поверить. Меня не проведешь.
— Конечно, — согласился я.
— То-то же.
Её черные разъяренные глаза прожгли дыру в моей переносице. Я похлопал по машинке, по ее лаковому боку с медными вензельными буквами. Металл был еще теплым, как будто хранил отпечаток любовной, кропотливой работы.
Фрау Кульбах долго рылась в своем вязаном кошельке, узловатыми желтыми пальцами выуживая монеты и тут же роняя их обратно. Я понимал, как тяжело ей расстаться с деньгами. Там, где экономия возведена в добродетель, десять раз подумаешь, прежде чем расплатиться по счёту.
— Спасибо, — сказал я, когда две бумажки и кучка мелочи оказались передо мной на верстаке. — Что ж, фрау Кульбах, позвольте мне донести вашу красотку до дома.
— Вот ещё! — фыркнула она.
Обхватила футляр с машинкой и пошла. Коренастая суровая женщина с выдубленным ветром лицом. В этой приграничной деревушке на отроге Альп встречается два типа женщин. Крестьянские жены и вдовы, сделанные как будто из глины с перцем — тугие на подъем, но острые на язык, живущие иногда по два века к удивлению домочадцев. И вот такие, древесного типа, рожающие солдат, чтобы потом закаменеть в мучительном и бесплодном ожидании.
Я проследил, как она пересекает двор и выходит на дорогу. Ветер трепал юбку и розовую косынку, повязанную на шею вместо шарфа. Тень следовала за ней, отклоняясь в сторону и вытягиваясь в струну.
— Закрываемся, — предложил Траудгельд.
— Ещё рано.
— Нет, — сказал он, глядя на меня своими проницательными старческими глазами. — Работа закончена, Эрих. Если хочешь, опрокинь рюмашку, а потом возвращайся к семье. В этом вся соль: вовремя вернуться.