— Ему будет сложно его продать.
— Это вам будет сложно, юноша, — едко сказал Гиршель. — Поверьте, на чёрном рынке можно продать абсолютно всё, и Фолькрат знает выход на этот рынок. Но к чему торопиться? Он вполне обеспечен. При известной оборотливости он сможет прожить лет пятнадцать только на денежных запасах. А если жить скромно, то и все двадцать.
— У вас есть его фотография?
— Увы, — его лицо омрачилось. — Ничего. Когда союзные войска вошли в лагерь, все свидетели были уже мертвы. Фотоархив уничтожен. Есть словесное описание, но очень неполное — описание Фолькрата ещё юношей. Сейчас ему должно быть сорок пять.
— Самый сок.
Кем бы он ни был, но я отлично понимал этого краута, моего соотечественника. Деньги, чужое имя, спокойствие… В таком возрасте хочется остепениться, жить свободно и без опаски.
Гиршель кивнул. Его круглое морщинистое лицо было печально.
— «Вейсенфельдский гвоздарь», так его звали. В таких случаях я всегда задаюсь вопросом, как случилось так, что человеческая природа настолько изощрилась, что перестала походить на природу вообще? Вот вы знаете? Я — нет. Я не могу найти ответа. Ни один раввин не поможет найти ответа — ни один!
Он отпил из чашки и ссутулился, сделавшись ещё меньше.
— У нас есть одна старая поговорка. Не задавай Богу вопросов о Боге. Так вот. С некоторых пор я боюсь задавать вопросы.
— Вы боитесь молчания или ответа?
— Всего, — медленно ответил он, отставляя чашку. — С некоторых пор я боюсь людей. Но если человек — создание Божие, значит ли это, что я боюсь Бога?
— Нет. Это значит, что вам попались плохие люди.
Старик — потому что это был старик — опять покачал головой и не ответил. В комнате воцарилась тишина. Дети больше не пели.
Вошедшая хозяйка сноровисто прибрала посуду, аккуратно вытерла пыль со столешницы. В её ладных движениях было столько тепла и спокойствия, что я почувствовал себя лишним. Время закругляться и уходить.
— Только один вопрос….
Он с любопытством посмотрел на меня снизу вверх.
— Ну?
— Почему вы поговорили со мной? Почему рассказали?
Гиршель пожевал губу и подвинул очки на носу.
— Знаете, юноша. У нас есть ещё одна старая еврейская поговорка. В переводе она звучит так: Бог заглядывает сперва в наше сердце, а в мозги потом. Понимаете?
— Да, — сказал я. — Понимаю.
___________________
[1] Heiliges Land (нем.) — Святая земля, Земля Обетованная
Глава 7. Чёрные фургоны
Ратхаус оказался закрыт. Похоже, администрация в Бюлле зря проедала деньги своих налогоплательщиков.
Следующий час я провёл на почтамте, в единственном пункте модемной связи, работающем по будням без перерыва. К сожалению, пророчества Бергера оправдались: международные линии попали под запрет. Я не мог связаться с Йеном, не мог запустить нормальный поиск, к моим услугам была только выжимка из новостей, и она не радовала.
«Беспорядки в Тичино!» «Базель против исламистов: перестрелка в спорткомплексе «Вальтшнейдер». «Террор или мор?» «Деревенская жизнь: Хафнерсберг и Ротмонтен говорят: «Довольно!»… Среди пёстрых заголовков не хватало только рекламы от местного крематория.
А впрочем, вот же она!
«Поджог в Вильдорфе» — гласила новость. Сегодняшняя.
— Эге, — сказал я.
Хлебом и солью
Полны закрома,
Значит, веселою
Будет зима…
— Здесь нельзя петь! — проскрипел голос за спиной.
А кто пел?
Ах, чёрт!
— Простите, — я обогнул недовольно бубнящего что-то старичка в синей почтовой форме и вышел наружу. Он что-то проскрипел вслед.
На улице стояла жара, но с гор поддувал холодный ветер, обещающий к ночи первые заморозки. От кристально чистого воздуха звенело в ушах.
Ручейки сбегают с гор,
Жаворонки вьются,
Как же песен мне не петь,
Если песни льются?
«Рапид» поджидал меня там, где я его и оставил. Но рядом стоял тип, которого я не оставлял — краснощёкий и ражий детина, смотрящий на мотороллер как на восьмое чудо света. Заметив меня, он пыхнул трубкой и спросил басом: