— Он действительно лучше меня?
— Кто?
— Доктор Лутц. К которому ты ходила.
Она ахнула.
— Эрих, я…
Стоп. Стоп-стоп!
Мысли скользили так, что обгоняли друг друга на поворотах. Слишком много нежданных открытий. И почему пятится Матти? «Д-р», вот что меня смутило. Откуда вообще взялась мысль об измене? Вся эта мешанина догадок, скопом ломанувшихся не туда. «Д-р», — это доктор. Значит, она больна. Больна и по своей глупой дикарской привычке скрывает это от мужа. От чужака, который смотрит на неё моими глазами.
Спокойно.
Кой чёрт «спокойно»?
— Что случилось?
Она продолжала смотреть на меня как птичка на удава.
— Я втащил тебя в дерьмо, а хотел защитить. Ты знаешь, кто я и что делал. Но я никогда не причиню тебе вреда, слышишь? Что бы ты ни решила. Никогда!
— Эрих!
— Даже если ты решишь меня бросить.
— Эрих…
— Почему ты плачешь? Господи, Франхен, ведь я же пальцем тебя не тронул!
— Эрих, — шепотом сказала она.
С её лицом происходили метаморфозы. Оно оживилось, глаза расширились и заблестели, как чашечки цветка, омытые дождевой водой.
— Боже мой, Эрих. О чём ты говоришь? Что ты себе надумал?
«Ничего», — мысленно ответил я. Мой мозг лихорадочно перемалывал сам себя. Кто-то из древних сказал, что человек мыслит сердцем. Если это так, то инсульта не миновать. Словно в тумане я видел Матти: он сжался, пытаясь стать меньше, — свидетель вселенского краха: взрослый мир треснул и зашатался. Но в прицеле моего внимания были только цветочные чашечки: карие, с золотистым бархатным ободком по краю радужки, с тёплым отливом, становящимся только ярче.
За этот миг я передумал и вспомнил тысячу вещей: имя двоюродной сестры, умершей от рака; вытертое зеленое сукно на столе магистрата, где нас расписывали: «Шмиц» — было выведено синими чернилами строчкой выше, судорожным, каким-то пароксизмальным почерком, и как бы в противовес ему я поставил свою чёткую роспись. Я вспомнил всех женщин, которых знал — их было немного, и ту, которую я изнасиловал, едва ли понимая, что делаю: в памяти отпечатался только рубец чьей-то рубашки; внутренность собора на Хильдегар и тот единственный фотоснимок, что я храню, девичий снимок матери: в ретуши пятен — испуганно поджатые губы, слойка воротника…
— Что случилось? — со стороны мой голос звучал глуховато. — Франхен, я знаю, что-то ещё произошло. Расскажи мне.
— Да, — шепнула Афрани, беря меня за руку как слепого. — Только успокойся. Пожалуйста, успокойся. Ничего страшного не произошло. Вообще ничего. Просто я должна была убедиться… Никто ничего не знает. Только фройляйн Кройц. Я попросила фройляйн Кройц сходить со мной, потому что боялась одна…
— Боялась чего?
— Эрих, — сказала она, прижимая мою руку к груди. — Прости меня, Эрих! Кажется, я беременна.
Глава 11. Друзья и соседи
— И кто в этом виноват? — выкрикнул Вилле Хохгрейзер.
— Догадайся.
— Брехло!
К исходу третьего часа воздух в «Леммеле» можно было рубить топором.
Едучий дым витал над пивными кружками. Людей собралось немного, но они стояли так тесно, что к стойке было не протолкнуться. Сам хозяин, Альфред, в вязаном жилете угрюмой глыбой сидел в углу, прислушиваясь к разговорам. Председательствовал, как обычно, Цойссер, — с ним-то мы и схлестнулись.
Точнее, не с ним, а с его свитой. Короля делает свита, или клика, а в этот вечер кликов было достаточно. События последних дней, помноженные на ночной поджог, дали реакцию, а спирт многократно взвинтил градус.
Ещё чуть-чуть, и с бочки сорвёт крантик.
— Не финти нам мозги! Мы-то знаем, откуда зараза. Хорош цацкаться! Я сразу говорил — брать в руки! Вот эдак, брать — и…
Хохгрейзер потряс кулаком.
За его спиной одобрительно загукали. Цойссер оскалил желтоватые зубы. Это он настропалил сельчан, а теперь пожинал плоды успеха. Чтоб ему провалиться!
— Что ты собрался брать?
— Да уж знаю что, — Хохгрейзер сплюнул.
Плевались здесь часто и много. Видимо, слюна заменяла зубной порошок. Мне бы тоже стоило освоить это искусство, потому что местная полиция и харчка не стоила. Единственный представитель властей, Меллер, так сосредоточенно изучал потолок, словно деревенская сходка проходила в парадных залах Версаля. «Посмотрите направо — здесь вы увидите панно из плесени, а выше — табачную кляксу времён первого рококо!»