— Что тут?
— Ничего, — быстро ответил парень, мазнув по мне вороватым взглядом. — Папаша разнервничался, а зря. Я из добровольческого отряда. Вспомогательная полиция, небось, слыхали? Собираю взносы.
— Ясно, — сказал я.
Очевидно, ясность так полно выразилась у меня на лице, что парень попятился.
— Я уже ухожу…
— Вот и проваливай, — рявкнул Траудгельд. — Чтоб и духу твоего здесь не пахло!
— Ухожу-ухожу…
Мы молча смотрели, как незваный гость удаляется по направлению к Эгеру, и какая-то смутная, но неотвязная мысль ворочалась в у меня подсознании, никак не желая оформиться. Что-то ещё с утра… Добровольческий отряд.
— Дерьмо! — сочный плевок мастера припечатал пыль на обочине. — Ты его знаешь?
— Впервые вижу.
«Вспомогательная полиция»? Экая чушь! От пришельца исходила угроза, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: в Альбигене, да и во всей общине, что-то неладно. Что-то очень неладно. И в ближайшее время нас ожидают многие перемены.
— Это всё фён, — Траудгельд словно бы уловил мои мысли. — Слыхал, ты обнаружил новую девчёшку за Гегеровым сараем?
— Так и есть.
— Тоже, наверное, городские. Среди них хватает всякой придури. Если мужики переодеваются в бабье шмотьё, значит, пиши пропало, а там таких пруд пруди. Попомни мои слова, Эрих, это фён. Проклятый ветер сводит с ума. Такой вот спятивший гусь и убивает наших девчёшек…
Наверное, он говорил что-то ещё.
Но я уже не слушал.
Я словно отяжелел. Прикипел к одному месту. Хорошо, когда ты один. Но стоит обзавестись багажом, и ты уже не солдат, ноги просто врастают в точку, к которой сходятся силы всемирного тяготения. Силы инерции.
Иногда эти силы тянут время назад.
— Знаете что, Траудгельд, — сказал я. — А почему бы нам не обновить арсенал?
[1] «Патуа» — швейцарская форма французского языка. Гельвецизмы — лексемы, характерные для немецкоязычных жителей Швейцарии.
[2] Fremd (нем.) — заграничный, чужой, чуждый.
Глава 3. Раскопки
— Что это такое? — спросил Матти.
В его руках была жестяная коробка с ручкой, похожая на небольшую шарманку. Рядом валялось ещё несколько гнутых штуковин. Многие имели шипы, тиски и зажимы и выглядели как мечта инквизитора.
— Картофелемялка? — предположил я.
— Измельчитель для орехов, — невозмутимо проинструктировал Траудгельд.
Он обвёл кучу взглядом собственника.
Здесь было на что посмотреть. Доисторический хлам содержал всего понемногу. Где-то наверняка валялись и рабочие рукавицы, которыми Господь держал землю, прежде чем утвердить её вверх тормашками.
— А это?
— Мясорубка?
— Может и так, — сказал Траудгельд. — Но, по-моему, это всё же консервный нож.
В свете пыльной мигающей лампочки нагромождение ящиков смотрелось весьма живописно. Мы ковырялись уже третий час, но не вскрыли и половины. Каменный свод подвала создавал нужный настрой, и голоногий и голопузый Матти тревожно поглядывал на электрический факел, готовый вот-вот погаснуть.
— А тут?
— Ну, друг, — сказал я. — Так не пойдёт. Здесь нужна система.
Кроме системы, здесь, очевидно, требовался автопогрузчик. Компактный подъёмный кран, снабжённый подвесным магнитом. Уже упомянутые рукавицы Господа Бога. И какая-никакая метла — разгрести пылюку и паутину.
От стаканчика шнапса я бы тоже не отказался.
Решительно закатав рукава, Траудгельд вбурился в центр самого зверского нагромождения, приговаривая: «Где-то тут у меня было… Вот прямо в этом…». Ящики затрещали. «Осторожно!» — вскрикнул Матти. Я успел подставить хребет. Секунду-другую мы удерживали конструкцию в равновесии. Потом силы закончились, и всё рухнуло вдребезги с таким грохотом, что заложило уши.
— Чёрт!
По всей видимости, содержимое подвала копилось веками. Неизвестно, кто дал старт этому безудержному накоплению, — дед ли, отец ли Траудгельда, а может, прадед, — но итог поистине впечатлял. Поршни и шестерёнки, комки спутанной проволоки, проводники, болты, термостаты, уплотнители и крыльчатки, подшипники, шестигранные гайки, корпусные детали, ходовые винты и шпиндели… Я увидел железные кишки десятка бытовых мастодонтов. Всё это металлическое естество когда-то жило, бряцало, рубило и плавило, а то и фукало паром, обжигая палец какой-нибудь зазевавшейся кухарке. Уйма ценного — но ничего нужного! Я был готов зарычать от разочарования.