— Ну да, — с чувством заключил Траудгельд, обозревая свои владения. — Когда-то у меня было ружьё.
— Ружьё? — в моей душе шевельнулся робкий росток надежды.
— Да. Хорошее охотничье ружьё. «Ягдзауэр».
— И где…
— И я проиграл его в карты.
Надежда увяла.
Без особого энтузиазма я снял верхнюю картонную коробку. Открыл её. Внутри, пересыпанные древесной трухой, лежали детали от разных швейных машинок — от ножного «Зингера» до миниатюрной «Бернины». Всё было аккуратно завёрнуто в промасленную бумагу. Чертовски полезная вещь! Если перестрелка будет вестись обмёточной строчкой, мы выиграем войну в первом же раунде.
— А тут? — не успокаивался Матти.
Вероятно, его грела мысль о спрятанных кладах.
— Из этого выйдет отличный вал для соломорезки, — Траудгельд взвесил в ладонях увесистую болванку. — Если найти колёсики. Шесть штук. Такие зубчатые…
— Это?
— Нет, это для велосипеда. Те должны быть больше…
В крайнем случае, обойдёмся монтировкой. Тоже полезная вещь. Всего один существенный недостаток: нулевая дальность стрельбы.
— А это?
— Бог знает. Не припомню. Что-то от моего двоюродного брата, Берндта. Может быть, компрессор для холодильника?
— Тут какие-то железяки, — разочарованно пробормотал Матти.
Он стоял перед дощатым ящиком, внимательно разглядывая его содержимое. Вытащил одну деталь. Траудгельд издал перхающий звук.
Я взглянул и почувствовал, как заколотилось сердце.
Матти держал в руке коллиматор!
К «Леммелю» я заглянул, когда уже совсем стемнело.
Свет не зажигали по соображениям экономии, и круглолицая Клери, дочь хозяина, бесшумно снующая между столиками, казалась летучей мышью, летящей на стук пивных кружек.
Народу было немного. Все сидели молча, прислушиваясь к шелесту карт: четверо крестьян — отец и трое сыновей, подрабатывающих на кирпичном заводе, пара рабочих оттуда же, мясник, архитектор из города и завсегдатаи-старики, разменявшие восьмой десяток — они-то и играли в ясс.
Снаружи накрапывал дождь.
Я спросил стаканчик апфельвайна. Напиток пах кислятиной, но хлеб оказался почти свежим. В глубине комнаты, под полкой с пивными кружками сидел тот, кого я не заметил вначале — Меллер. В домашней куртке — пуговицы были расстёгнуты, лицо одрябло, как у человека с хроническим недосыпом. Когда я приблизился, он покосился, но головы не поднял:
— А, вот и Краузе. Нашёл ещё один труп?
Он произнёс это слишком громко. Шуршание карт тут же стихло.
— А со старым уже закончено?
— В долгий ящик, — он хмыкнул. Я терпеливо ждал.
— Ваше здоровье, — сказал он, неожиданно переходя на «вы».
— Ваше.
Он опять хмыкнул. Подлил себе вина.
— Я отдыхаю, Краузе. Может у полиции быть один вечер отдыха? Особенно, если это ничего не изменит. На носу выборы, в Бюлле развешивают флажки, да ещё ярмарка. Дел невпроворот. И тут вы, с этим…
— В следующий раз зарою под яблоней, — сказал я.
— Ладно. Не огрызайтесь. У меня был тяжёлый день, пока вы окучивали свои грядки. Свои плантации… Вы же плантатор, Краузе? И не надо смотреть на меня как Бог Отец. Никакой вы не бог, хоть и отец, вам едва за тридцать, вы паяете чайники…
— Аминь.
— …и кофейники. Вы не могли перерезать девочке горло, потому что её убили тогда же, когда убили другую — Лени. А вы в это время торчали в мастерской. Вас видели. Это было вечером — не ночью, и это всё, что мне сказал умник-следователь, и больше он ничего не сделает, готов ручаться… А я буду пить.
— И как убили Лени?
— Вспороли живот, — он покачал головой. — Я простой человек, Краузе. Девушку похищают, потрошат, как свинью, а потом выбрасывают в овраг за бывшей школой. Я спрашиваю себя: зачем? Я не нахожу ответа.
— Точно так же убили Ирму?
— Именно, — он пригубил из кружки и посмотрел на меня красными, совершенно трезвыми глазами. — Что бы я сделал, будь я следователем? Я бы покопался в прошлом. У каждого есть какой-то грешок, Краузе. Наверняка и у вас. Вот зачем вы сюда припёрлись? Да ещё с женой. Да ещё сейчас, когда разгулялись эти молодчики из ШНП, любители разбитых витрин. Вы не боитесь, что вашей хорошенькой женке попортят витрину?
— Я им попорчу, — сказал я мрачно. Всё-таки ему удалось меня разозлить.
— А вам?
— У меня дядя стекольщик.
— Никак не могу допустить, — энергично возразил он, измеряя глазом дно кружки. — Н-ни-ни! Не уговаривайте. Мордобой! Я ни пса не могу сделать, но должен. Понимаешь такое слово — «должен»?