Кольцевой разлом

     - Так точно,- откликнулся Саша. - Песня называется "Радуга в ночи".

  - Тьфу ты, какое пошлое название,- заметил Мечников.

  - Попрошу не делать нам замечаний,- обидчиво вмешался Алексей. - Вы бы сами попробовали что-нибудь сочинить. Обидеть-то артиста всякий может.

  - "Радуга в ночи",- повторил Саша. - Исполняется впервые.

   Каждый день, только спустится тьма,
   Только вечер затеплится синий,
   Я, как будто лишившись ума,
   Все брожу городскою пустыней.
   Отчего же мне так тяжело,
   Что прилечь я никак не отважусь?
   Счастье то, что нежданно пришло,
   Составляет огромную тяжесть.

   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   И я хожу в беспамятстве почти,
   Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

   Водитель Корсакова, закладывая очередной самоубийственный вираж, засмеялся и закрутил головой, слушая пение, полное глубокого чувства.

  - Веселые ребята на нашем радио!- заметил он. - Я их всегда слушаю. У них песни и слушать можно, потому что мелодия есть, и посмеяться тоже можно, потому что все не всерьез, а с юмором. Интересно, где эти ребята раньше были, почему про них никто не слышал?

  - Много есть достойных людей, про которых никто не слышал,- отозвался Корсаков. Песня между тем продолжалась:

   Друг для друга устроены мы,
   Как для моря устроены скалы,
   Но среди окружающей тьмы
   Ты все время чего-то искала.

   И пускай ты со мною опять, 
   Но я в это покуда не верю.
   Мне так страшно тебя потерять,
   Ведь я знаю, что значит потеря.

   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   Разлуки я не вынесу, учти,
   Но мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

   Водитель вновь покрутил головой и хихикнул, но промолчал. Сбавив скорость, он начал поглядывать по сторонам - джип проезжал теперь через те кварталы, сквозь которые пыталась прорваться к Солянке одна из бронеколонн. Корсаков увидел дома с провалами окон, над которыми по стенам тянулись вверх языки копоти, а сами стены были исклеваны и иссечены пулями и осколками. Битое стекло, кирпич, стреляные гильзы и прочий мусор, остающийся после боя - все это было по распоряжению Корсакова убрано с помощью населения и вывезено на транспорте, предоставленном городскими властями. Однако минные воронки на мостовой и пробоины, оставленные снарядами в стенах домов, за такой краткий срок заделать не успели, как не успели и вывезти стоявший в переулке одной гусеницей на тротуаре сгоревший танк, черная прокаленная сталь которого уже подернулась рыжим налетом ржавчины. В следующем переулке поперек проезжей части стояла на ободах колес такая же черно-рыжая бронемашина. А музыка, лившаяся из приемника, казалось, подшучивала над этими мрачными приметами прошедшего боя:

   Мы с тобою как гайка и винт,
   Что друг к другу подходят резьбою,
   Только жизнь - как ночной лабиринт,
   И мы в нем потерялись с тобою.
   Бесполезно в ночи голосить
   И вести покаянные речи,

   Так давай не дадим погасить 
   Фейерверк неожиданной встречи.

   Ты возвратилась, и покоя больше нет,
   Но ты пока о будущем молчи,
   Ведь мир, в котором раньше был лишь серый цвет,
   Опять горит, как радуга в ночи.

  - Н-да,- послышался удрученный голос "монтера Мечникова",- боюсь, друзья, что эта песня тоже не относится к числу ваших творческих удач. Но все равно спасибо. Вместе с радиослушателями буду с нетерпением ждать ваших следующих песен. А сейчас, уважаемые радиослушатели, передаем декларацию Государственной Думы о самороспуске, сообщение президента о его принятии думской декларации и о готовности уйти в отставку, а также наш комментарий на эти документы...

  - Это вы их где-то нашли, товарищ командир?- спросил водитель. Корсаков слегка поморщился - его коробило это обращение. По его мнению, командир для своих подчиненных мог быть кем угодно - отцом, повелителем, богом, но только не товарищем. Однако он знал, насколько глубоко въелись традиции Советской Армии в плоть и кровь его людей и потому возражать не стал. Вместо этого он ответил:

  - Не знаю, кто кого нашел. Как-то давно я был проездом в Москве, попал в трудную ситуацию, и ребята мне очень помогли. Да и теперь, как видишь, помогают - должен же был кто-то из наших на радио работать, а у ребят, я знал, и талант есть, и опыт...

  - Да, ихние передачи не скоро забудешь,- засмеялся водитель. - Вроде ничего особенного не делают, а ни на что не похоже.

  - Это и называется талантом,- заметил Корсаков.

   Джип, взвизгнув покрышками, влетел во двор и как вкопанный затормозил у подъезда. При виде Корсакова вооруженные люди у подъезда подобрались и встали по стойке "смирно". В организации никогда не оговаривалось, как следует приветствовать командира, однако рядовые бойцы по своей

  инициативе начали при появлении Корсакова становиться "смирно" и при наличии головного убора отдавать честь. Корсаков видел в этом не только уважение к себе: его людям хотелось чувствовать себя частью армии, пусть даже маленькой, и он приветствовал их желание. Появился командир гарнизона дома, вскинул руку к берету. Корсаков спросил его:

  - Вам передали, что на вашем участке генерал Кабанов собирается перейти на нашу сторону?

  - Так точно, недавно звонили из штаба,- ответил командир гарнизона.

  - Нам такие гости ни к чему,- сказал Корсаков. - Хороший вояка, но человек гнилой. Не знаю, какой смысл он вкладывает в свой переход, но я в нем никакого смысла для нас не вижу и не собираюсь его допускать. Давайте пройдем в огневую точку, которая у вас на втором этаже, и достаньте мне мегафон. Может, удастся образумить генерала.

   В комнате одной из квартир второго этажа, выходившей окнами на Садовое кольцо, за бруствером из мешков с песком стоял на сошках пулемет Калашникова. Корсаков подошел к амбразуре, отстранив пулеметчика. Как раз в этот момент на противоположной стороне Садового кольца, вылетев из переулка, с визгом затормозила черная "волга". Водитель выскочил из машины и открыл заднюю дверцу, из которой появился приземистый человек в камуфляжной форме и кепи. Даже со своего места Корсаков увидел, как блеснули у него на груди ордена и медали, расположенные в несколько рядов почти до самого ремня, охватывавшего выпуклое брюшко. "Бинокль",- произнес Корсаков и протянул руку, в которую командир гарнизона тут же вложил свой бинокль. Корсаков увидел пугающе близко багровую физиономию генерала Кабанова, свирепо выкаченные водянистые глаза, лошадиные зубы, которые генерал обнажил в усмешке, когда водитель сказал ему что-то на ухо. Толстопалой рукой генерал оттолкнул водителя - казалось бы, совсем легонько, но тот едва устоял на ногах. Из-за корпусов бронемашин, из откинутых люков солдаты внимательно наблюдали за этой странной сценой. Генерал встряхнулся и   решительно зашагал вперед. Корсаков в бинокль разглядел на его груди два ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного знамени, мерно покачивающиеся в такт ходьбе многочисленные медали, а повыше основной массы наград - остро поблескивающую на солнце звездочку Героя Советского Союза. На генерале была точно такая же камуфляжная форма, какую Корсаков видел в просмотренных им многочисленных документальных фильмах об афганской кампании. Точно так же, как и у офицеров тех лет, у генерала из-под расстегнутого воротника виднелись белые и голубые полоски десантной тельняшки. Генерал свирепо ухмылялся, как делал это во всех затруднительных случаях своей жизни, а лицо его побагровело, казалось, еще больше обычного. Корсаков поднял ко рту мегафон.