Неожиданно шофер стряхнул руку автоматчика, захлопнул дверцу и включил зажигание, поскольку двигатель "вольво" от резкого торможения заглох.
Однако это было последним, что он успел сделать. Перед носом "вольво" неизвестно откуда возник еще один автомобиль, и шофер в отчаянии вновь ударил ногой по педали тормоза. В следующую секунду его с бранью вырвали из-за руля, и он покатился по асфальту под ноги автоматчиков.
- Лежать,- приказали ему, когда он попытался подняться. - Руки за голову и не дергайся, а то пристрелю!
Открылась задняя дверца, и дикторша услышала грубый голос:
- Вылезай, красуля, приехали!
Дикторша в ужасе замерла, но отсидеться ей не дали - под приглушенную брань жесткие пальцы подхватили ее под локоть и под колено и выбросили из машины, как пушинку. Больше всего дикторшу напугал кавказский акцент сунувшегося в салон террориста - это было странно, так как с момента начала чеченской кампании дикторша рисовала чеченских боевиков благородными защитниками родных очагов, а бойцов федеральных войск - злобными недотепами, которые отыгрываются на мирном населении за собственные бестолковость и трусость. Когда красавица оказалась вне машины, то ее подхватила еще пара могучих рук, все замелькало у нее перед глазами, а в следующую секунду она обнаружила, что лежит ушибленной щекой на прохладной эмали капота "вольво", а чужие грубые руки задирают ей сзади юбку. В голове у нее мелькнула дурацкая мысль:"Хорошо, что машину сегодня мыли..." Однако в следующий момент она осознала, что с ней собираются сделать, рванулась и вскрикнула. В ответ жесткие ручищи припечатали ее к капоту с такой силой, что она чуть не задохнулась. Ручищи задрали ей юбку чуть ли не на голову, и в свете фар на общее обозрение предстали красивые стройные ноги и дорогое белье. Вместо того чтобы восхититься этими сокровищами, кавказец почему-то заскрипел зубами от злобы.
- Какая ухоженная сучка, посмотри, да?- обратился он к второму террористу, державшему дикторшу, а затем грозно сообщил пленнице: - Сейчас мы тебе прочистим кое-что - будешь знать, как врать по телевизору.
Дикторша молча плакала, однако насильники почему-то мешкали. И тут в тишине раздался негромкий спокойный голос, который доброжелательно произнес:
- Отпусти ее, Умар, не валяй дурака.
Террорист, который шумно сопел и, казалось, окончательно утратил контроль над собой, тут же беспрекословно повиновался. Дикторша медленно выпрямилась и стояла, втянув голову в плечи - повернуться ей было страшно. Единственное, что она заставила себя сделать в своем шоковом состоянии - это одернуть юбку. Если бы она расслышала приглушенный смех кавказца, то, возможно, и поняла бы, что он вовсе не так уж стремился ее изнасиловать, однако слышала она только свой страх.
- Повернитесь,- произнес тот же спокойный голос. Дикторша повиновалась и оказалась лицом к лицу с главарем террористов, пристально и чуть насмешливо смотревшим ей прямо в глаза. В этом взгляде не читалось ни тени того восхищения, к которому она привыкла, однако она почему-то почувствовала себя спокойнее.
- С чего вы взяли, будто мы взяли деньги за свой уход?- спросил главарь. - С чего вы взяли, будто нам помогает президент Белоруссии и будто он пригласил нас к себе в республику? Когда мы терроризировали мирное население?
Главарь помолчал - казалось, он и в самом деле ждет ответа. Однако вместо ответа по лицу дикторши, смывая косметику, обильно покатились слезы, словно у отличницы, неожиданно получившей единицу. Она нервно одергивала костюм и судорожно всхлипывала. Умар наставительно изрек:
- Нехорошо унижать людей, если они не могут тебе ответить!
- Точно,- кивнул главарь. - А вы только этим и занимаетесь. Но иногда это небезопасно, потому что ответить на самом деле могут все.
Главарь помолчал и на секунду отвел взгляд, но затем посмотрел дикторше прямо в глаза и произнес:
- Такая прелестная женщина... Жаль. То, что вы делаете, недостойно вас.
Дикторша сама не знала, сколько времени она пребывала в оцепенении. Все это время она о чем-то напряженно размышляла, но потом никак не могла вспомнить, о чем. Пришла в себя она только тогда, когда ее шофер осторожно тронул ее за локоть и вполголоса сказал:
- Пора ехать, поздно уже.
Дикторша вздрогнула так сильно, что шофер в испуге отпрянул. Машин с террористами уже и след простыл. О случившемся напоминал только след торможения на асфальте, хорошо видный даже при свете далекого фонаря.
- Больше не буду здесь ездить,- бормотал шофер. - Здесь короче, конечно, но улица неосвещенная, машин мало, а кругом беспредел...
Дикторша лихорадочно вспоминала все происшедшее. В ее голове беспорядочно крутились обрывки сегодняшнего эфира, фразы из прочитанного текста, фигуры бандитов, шофер, катящийся по мостовой... Но чаще всего в сознании всплывало, заслоняя все остальное, жесткое лицо с холодными синими глазами. Этот человек не смотрел на нее как на женщину, позволил своим людям оскорбить ее и сам высказал ей свое неуважение. Дикторша уже давно исподволь привыкла к мысли о том, что для женщины главное то, как она выглядит, а не то, что она говорит и что делает. Ей казалось, будто впервые в жизни ей встретился мужчина, думающий иначе, и этот единственный встречный с отвращением отнесся к ее словам и поступкам. "Как же его зовут?- напрягла память дикторша. - Ах да, Виктор Корсаков". Ей хотелось возражать ему, заставить его оправдываться. "Вы же террорист!- восклицала она мысленно. - Террорист, и этим все сказано!" Ей хотелось бросить ему в лицо грубые, жестокие, несправедливые слова, чтобы нарушить спокойствие этих холодных синих глаз. Машина остановилась у подъезда, но дикторша не спешила выходить. Шофер сидел молча, покашливал и не торопил ее. А она вдруг обнаружила, что самая мысль о предстоящем возвращении в тихий семейный уют вызывает у нее нечто вроде зубной боли. Сигарета обожгла ее пальцы. Она щелчком выбросила окурок в окошко и вдруг совершенно спокойно и трезво призналась себе в том, что больше всего на свете хотела бы еще раз увидеть человека по имени Виктор Корсаков.
Когда она открыла дверцу, шофер включил магнитофон. Стуча каблучками, она шла к подъезду, а вслед ей из открытых окон машины неслось:
Леокадия, птичка моя,
Ты пойми, как люблю тебя я,
Все равно неизбежно ты будешь моей,
Так скорей, умоляю, скорей!...