— Вы измучились, Надя?
— Нет, нет, ничего!
Обнявшись, ходили по камере. Надя рассказывала, как по ночам привозили арестованных, гулко гудели коридоры от тяжелого топота, стучали двери, бряцало оружие.
— Вы о Павле ничего не слыхали, Надя?
— Ничего.
Настасья Поликарповна облегченно вздохнула. Пришла вдруг твердая уверенность, что Павел успел дойти до пароходов и уехал вместе со всеми.
Задумчиво посмотрела на маленький прямоугольник окна. Сквозь частую решетку доносился шум улицы. Каким это казалось далеким-далеким.
— Да, многих возьмут в эти дни.
Надя молча кивнула головой. Думала о матери.
Бедная мама, измучится теперь.
Старушка души в Наде не чает. Ах, как уговаривала, когда Надя собиралась уходить с отрядом:
«Женское ли дело, Наденька. Мужчины пусть дерутся, ты-то куда? Вдруг убьют, тогда и я умру».
Сжалось тоской Надино сердце от огромной любви к матери. Да, может быть, и не пошла бы. Но разве не сказал товарищ Юрасов:
— Вы барышня, нам такие не нужны!
О, как презрительно поглядел он на Надины ботинки.
— В них только танцевать!
Ах так, товарищ Юрасов, вы так думаете, товарищ Юрасов? Ну, это мы еще посмотрим! Вы не хотите, чтобы она шла вместе с вами? Ну, хорошо, и не очень это нужно, она пойдет с другим отрядом, вы, товарищ Юрасов, и не узнаете об этом!
Настасья Поликарповна села на табурет.
— Знаешь, Надя, не верится, что будут долго держать, ведь все-таки социалисты. Разве мало сидело эсеров, когда мы взяли власть? И учредиловцы были, и цекисты, всех выпустили.
— Конечно, выпустят, — сказала Надя.
Суд был скорый, правый и милостивый.
В тюремной конторе с выбеленными стенами, с черным асфальтовым полом, — по полу ямами выбоины, за большим письменным столом, обтянутым красным, порыжевшим от времени сукном, сидели пятеро: седоусый казачий полковник, два чешских офицера, русский офицер и один штатский, — представитель гражданской власти.
Полковник, председательствующий, маленькими монгольскими глазками любопытно оглядывал подсудимого.
— Вас взяли с оружием в руках?
— Да.
— Вы большевик?
— Да.
— Вы не признаете власти Учредительного собрания?
— Да, не признаю.
Полковник пожимал плечами, откидывался на спинку вытертого кожаного кресла и с нарочитым ударением, как бы давая возможность подсудимому одуматься и взять свои слова назад, спрашивал:
— Вы сознательно разделяете их убеждения?
Подсудимому надоедала канитель.
— Да, да, сознательно! Дрался за власть Советов, за власть трудящихся!
Судьи переглядывались. О чем еще спрашивать? Разве этого мало? Со своей стороны они сделали все, чтобы спасти несчастного, но такое упорство…
Вполголоса обменивались замечаниями. Чехи поджимали бритые каменные губы:
— Ми согласны.
Полковник отыскивал в списке фамилию подсудимого и ставил против нее жирный, черный крест.
В овраге, за городом, рыли братские могилы…
Надя смотрела спокойно. Седоусый казачий полковник с красным обветренным лицом напоминал ей возницу, с которым раз пришлось ехать из деревни. Точь-в-точь такой. Все еще расспрашивал, есть ли родители, не скучно ли в деревне одной.
Штатский порылся у себя в бумагах, нагнулся к полковнику и тихо сказал:
— Активная.
Полковник молча кивнул. Хмуро оглядел Надю с ног до головы.
Сердито подумал:
«Совсем девчонка! И куда суются такие!»
В душе шевельнулось что-то похожее на жалость.
— Вас взяли с оружием в руках?
— Нет, без оружия!
— Но на месте боя?
— Да.
— Как же без оружия?
Полковник помолчал, побарабанил толстыми коричневыми пальцами по столу.
— Вы большевичка?
— Ну, конечно!
— Сознательно разделяете их убеждения?
Надя пожала плечами, чуть усмехнулась. Ах, какой этот возница смешной!
— Вполне сознательно!
Полковник тоже пожал плечами, нахмурился еще больше. Потом вдруг что-то вспомнил, должно быть, очень веселое, — под длинными седыми усами заиграла улыбка. Нагнулся к чехам и вполголоса стал рассказывать:
— Понимаете, голенькая… Такой это огурчик наливной… Понимаете, так бы и… Ну, неловко все-таки, кругом казаки, господа офицеры. Махнул рукой, — всыпать, говорю…
Чехи улыбались кончиками губ.
Полковник сделал строгое лицо, повернулся к Наде.
— Ну, так…
Опять повернулся к судьям, перекинулся парой слов и, не глядя на Надю, негромко сказал:
— К повешению!
Настасья Поликарповна с томительным беспокойством ждала Надю. В голову лезли жуткие мысли. Упорно отмахивалась от них.