— Никаких.
— Рассказывайте сказки! Все равно узнаем, говорите, так лучше будет.
— Мне нечего говорить.
— Впрочем, мы и так знаем, — ваш муж командовал западным отрядом, отсюда уплыл вместе со всеми советчиками. Не так ли?
— Вы знаете больше меня.
— Да, знаем. Мы знаем также и то, что вы собирались уехать вместе с мужем, но не успели. Не так ли?
— Вы все знаете, — насмешливо подтвердила Наташа.
Офицер покрутил длинный рыжий ус, довольно усмехнулся.
— Не правда ли? Так как же, имеете вы от мужа известия?
— Никаких.
— Лучше говорите сами, иначе мы вынуждены будем вас арестовать.
— Арестуйте.
Из контрразведки Наташа вышла взволнованная. Было ясно — Димитрий успел на пароход… Зачем бы разведчикам допытываться, нет ли о Димитрии каких известий, если бы он был убит при отступлении. Жив, жив! Может быть, ранен, болен, но не убит, нет, нет, не убит.
Домой шла почти бегом. Была надежда, и она окрыляла. Дома бросилась к Мише, схватила на руки, начала тормошить и целовать.
— Миша, Миша, папа наш жив!
Мальчик так и встрепенулся.
— А где он?
В радостном порыве нагнулась к сыну, шепнула на ухо:
— С большевиками ушел.
Мальчик задумчиво кивнул головой.
— А он придет?
— Придет, Мишенька, обязательно придет, только молчи, будь умным.
Миша опять сосредоточенно кивнул головой. Ну, конечно, он будет молчать, вот хоть все пальчики отрежь, и то вытерпит, никому не скажет, что папа ушел с большевиками.
Жить становилось все хуже и хуже. Недостаток сказывался во всем, пришлось перестать покупать для Миши молоко. Миша в первый же раз запротестовал:
— Мама, ты что молока не купишь? Я молока хочу.
— Денег, Миша, нет.
— А почему денег нет?
— Не работаем мы с тобой. Вот погоди, найду работу, и деньги будут.
— Тогда и молока купишь?
— Куплю, Миша, непременно куплю.
— Ну, ищи скорей работу!
И без того бегала каждый день по большому шумному городу. Знакомые, которые могли бы помочь получить работу, боялись попасть через Наташу под подозрение контрразведки. А те, которые не боялись, ничем не могли помочь.
Каждую неделю вызывали в контрразведку, все допрашивали о Димитрии. И это вселяло в Наташу уверенность, что Димитрий жив…
Кое-как удалось устроиться на службу в кооператив. Только было вздохнула свободней, вызывают в правление. Показывают бумажку.
— Вот, Наталья Федоровна, смотрите. Очень сожалеем, но, видите сами — приказ: причастных к большевизму на службе не держать. С удовольствием, конечно, но понимаете…
Председатель беспомощно развел руками:
— Своя рубашка ближе к телу.
Наташа грустно улыбнулась.
— Да, понимаю.
Утром Миша удивился, что мама никуда не пошла.
— Мама, ты что в кооператив не идешь?
Наташа спрятала от мальчика расстроенное лицо.
— Так, Миша.
Миша озабоченно сморщил лоб и, заглядывая матери в лицо, спросил:
— У тебя голова болит?
— Нет, Миша, не болит.
Мальчик видел, что у мамы на глазах показались слезы. Залез к ней на колени, обнял ручонками Наташину шею и настойчиво стал просить:
— Мама, скажи, зачем ты плачешь, тебя кто обидел?
Наташа рассказала; что она не будет больше ходить в кооператив, что у них опять не будет денег и Мише не на что будет купить молока.
— Да мне и не надо молока, — живо перебил Миша, — я его и не люблю вовсе.
Мать улыбнулась сквозь слезы, крепко прижала к себе мальчика.
— А почему ты не будешь ходить в кооператив?
— Потому что тем, у кого папа большевик, начальство не велит давать работы.
— А какое начальство, мама?
Наташа опять улыбнулась.
— Колчак.
Мальчик хмуро сдвинул тоненькие бровки и сердито подумал:
— Ну, погодите, вырасту большой, всем колчакам шею сверну.
Наташа глотала слезы, делала веселое лицо…
По утрам тщательно осматривала комнату, рылась в остатках белья и одежды, — все искала, что еще можно отнести на толкучку. По ночам тихо плакала. Тоскливо звала:
— Митя, Митя!
Хотя бы что-нибудь узнать, — жив ли, успел ли уйти. От знакомых знала, что ни среди расстрелянных, ни среди арестованных Димитрия не было. Через неделю опять вызвали в контрразведку. Усатый рыжий офицер все нахальнее. Плотоядно осматривает стройную фигуру Наташи и так выразительно:
— Мы вас должны арестовать.
— Арестуйте.
Офицер нагло склабится, наклоняется ближе к Наташе и еще выразительнее:
— Но можем и не арестовывать…