Откровенно говоря, Ги Бюто тоже был приглашен к нотариусу, но после случайной ножной ванны, когда, оступившись, старик соскользнул со ступеньки палаццо в воду, он, опасаясь за свои слабые бронхи, был вынужден вот уже неделю томиться взаперти. Поэтому так и получилось, что Альдо теперь в одиночестве шагал обратно по улицам зимней Венеции, откуда уже сбежали все туристы, что его нисколько не расстраивало... Он даже любил ходить пешком по «своему» городу, где ему была знакома каждая улочка, каждый закоулок, каждый дом. Он точно знал, кто где живет. Венеция казалась ему большой раскрытой книгой, и он не уставал переворачивать ее страницы.
Но в тот вечер он что-то не слишком поддавался очарованию привычного волшебства города, и, скорее всего, это было связано с мрачным настроением, не покидавшим его с самого отъезда из Вены. Не то чтобы он безмерно полюбил дворец Адлерштайнов, громадный сумрачный дом со стерегущими его каменными атлантами с мускулистыми руками, дом, где правил Иоахим, противный бабушкин мажордом; их неприязнь была взаимной. Дело было в другом: хотя всякие важные дела, связанные с торговлей ценностями и антиквариатом, и занимали по-прежнему почти все его время, он уже не находил в них прежнего удовольствия и, зная себя, немножко стыдясь, признавал, что ему недостает остроты ощущений, связанных с приключениями, даже если они и заставляли бы его ходить по лезвию бритвы и подвергаться риску свалиться в пропасть, как уже не раз бывало.
Вне сомнения, он все еще любил свое ремесло: покупать красивые вещи или драгоценные камни и перепродавать тем, кто сможет их по-настоящему оценить. Иногда он придерживал что-то для своей собственной коллекции, но исторические ценности попадались все реже и реже, особенно такие, с которыми были связаны легенды. А ведь самые сильные чувства испытал он как раз в погоне за сокровищем, кстати чаще всего приносящим несчастье, в компании с Адальбером Видаль-Пеликорном, который был ему, как говаривали Лиза и тетушка Амели, «больше чем братом», и в моменты, когда жизнь одного из них или их обоих подвергалась опасности. Увлекательная игра становилась тогда чем-то вроде безумно обостряющей все чувства «русской рулетки», даже если приключение доводило их чуть ли не до смерти и оба божились, что больше никогда, ни за что на свете не поддадутся и не попадутся на обольстительное сияние неизвестных миражей! Сегодня, когда жизнь его текла в размеренном русле, когда он пребывал в состоянии олимпийского спокойствия, Альдо сознавал, что его былые клятвы напоминали обещания запойного пьяницы. Что горячит кровь лучше, чем редкое сокровище, связанное с исторической тайной, что другое заставит сердце биться быстрее... даст почувствовать, что ты все еще жив! Но это мнение он предпочитал держать при себе, зная, что Лиза разделяла его все в меньшей и меньшей степени.
В этом январе те, кого она называла «его бандой», разъехались в разные стороны. Адальбер, как и полагается приличному египтологу, должен был пребывать где-нибудь в долине Нила или в горах Нубии. Маркиза де Соммьер, она же тетушка Амели, под охраной своего эскорта, состоящего из бессменной кузины и чтицы, Мари-Анжелин дю План-Крепен, наверное, грелась на средиземноморском солнышке какой-нибудь южной страны, как и подобает восьмидесятилетней даме, хоть и пребывающей в отличной форме, но не забывающей о том, что нужно беречься от ревматизма. Скоро они получат открытку, нацарапанную меланхолической рукой все той же Мари-Анжелин, которая, по глубокому убеждению Альдо, почти так же, как и он, сожалела все о тех же приключениях, в которых она сама участвовала, надо сказать, не без некоторого таланта и которые расценивала как моменты, исключительно оживляющие повседневную рутину.
Венеция была удивительно тиха этим вечером. Тонкий серп луны был как будто подвешен за невидимую нить в безоблачном небе. Стараясь избавиться от тяжелых мыслей, Альдо встряхнулся, как пес, вылезающий из воды, и закурил вторую сигарету. Он посмотрел вокруг, вновь пленяясь очарованием любимого города. Шум цивилизации стих, и вместе с ним как будто исчезло время. И только возмущенное мяуканье какого-то ночного кота, которого, наверное, не впускали в запертый дом, напомнило Альдо о том, что он не один в этом застывшем восхитительном мире из камня и воды. Но вдруг раздался пронзительный крик отчаяния, и вслед за криком — жуткий стон, и Альдо, уже не помня себя, помчался на этот звук. Света луны оказалось достаточно, чтобы различить троих мужчин, избивавших четвертого. Альдо крикнул что было сил: