И наверное, в конечном счете — от себя самого.
«Тот день, когда я простился со всеми, кого любил, навсегда останется в моей памяти. Молодость часто бывает невнимательна, и только теперь я понимаю, каких трудов стоило моим родителям сохранить хотя бы внешнее спокойствие, чтобы мое сердце не омрачилось перед расставанием».
Наутро Саша проснулся рано. В доме стояла тишина, словно все еще спали. Он подумал, что это даже к лучшему. Долгие проводы — лишние слезы…
Из дома он хотел было ускользнуть незаметно, но не тут-то было! Когда Саша вышел в гостиную, держа в руках свои сапоги, чтоб не стучали об пол, отец с маменькой сидели на диване, словно ожидали гостей. Сестры стояли чуть поодаль, держась за руки, как будто искали поддержки друг у друга. В столь ранний час все одеты, как днем, — папенька в наглухо застегнутом сюртуке, маменька в шелковом платье с большими буфами на плечах, и сестренки успели заплести тугие косы и надеть гимназические платья с белыми передниками.
Увидев его, отец встал, подошел к нему большими шагами… Саша почувствовал себя на редкость глупо, стоя перед ним с сапогами в руках, будто пойманный воришка или незадачливый любовник, удирающий из чужой спальни, но папенька, кажется, даже не заметил его смущения. Он обнял Сашу, на миг прижал к себе — и тут же отпустил, словно устыдившись своих чувств.
— Прощай, сын! Служи честно. Мы все — и я, и мама, и твои сестры, — мы гордимся тобой, Александр! И… — тут голос его дрогнул, — и возвращайся непременно!
Маменька перекрестила его, поцеловала в лоб сухими, горячими губами.
— Храни тебя Христос! Мы все будем за тебя молиться.
Саша поцеловал ее в щеку, потом наклонился — и припал к маленькой руке, пахнущей духами. Никогда раньше он не целовал рук у маменьки, как-то не заведено было в доме особых нежностей, а вот сейчас, перед разлукой, хотелось поцеловать ладони, что когда-то гладили его по голове.
Сестры повисли на нем с двух сторон. Саша обнял их обеих — Катю правой рукой, Олю — левой. Или наоборот? Да, в общем, не имеет значения.
— Прощайте! Я вернусь, вернусь непременно!
Уже в передней, надевая сапоги, он задумался. В обращении отца к нему появилось что-то новое, но Саша никак не мог понять, что же именно. Он думал об этом, сбегая по лестнице, думал, шагая по улице… И только когда впереди показались очертания Брестского вокзала, понял, наконец, в чем дело. Папенька впервые назвал его полным именем!
Саша расправил плечи. Теперь он и впрямь чувствовал себя уже не Сашей — Александром.
Эшелон грузился на запасных путях. Солдаты таскали ящики со снарядами, вносили зачехленные орудия, похожие на чучела древних чудовищ, винтовки, патроны… Александр распоряжался погрузкой. Он как раз прикидывал, войдет ли еще один ящик в узкий зазор между другими, когда кто-то тихо тронул его за плечо.
Александр обернулся. Перед ним стоял рядовой Никифор Чубаров — степенный, солидный мужик лет под сорок с широкой окладистой бородой. Сейчас он почему-то смотрел в пол и смущенно покашливал, словно не решаясь сказать.
— В чем дело?
— Ваше благородие… Там барышня какая-то пришла, вас спрашивает.
Не чуя под собой ног, Александр выскочил из вагона. Конни стояла на путях, беспомощно оглядываясь по сторонам, прикрывая глаза от солнца маленькой рукой в тонкой лайковой перчатке.
— Саша! — Она шагнула к нему и заговорила быстро, словно боялась, что поезд вот-вот тронется и она не успеет высказать все, что накопилось на сердце. — Прости меня, пожалуйста! Я всю ночь не спала, все думала… Уж бог с тобой, делай как знаешь. Только возвращайся, пожалуйста!
Он стоял перед ней, улыбаясь глупо и счастливо. Пришла, все-таки пришла! Как только отыскала его? Глупости, все это не имеет значения, главное — она здесь, рядом. Глаза ее, такие большие, лучистые, сияют любовью… После такого — и умирать не страшно!
— Прапорщик! Ну, где вы там?
Из вагона вышел штабс-капитан Бутвилович — кадровый офицер лет сорока, огромный, рыжий, с громовым голосом и толстым красным носом, наводящим на мысль о регулярных и обильных возлияниях. Он недовольно оглядел Конни с ног до головы и рявкнул: