– А на улицу выглядывала-то зачем? Вот сейчас, когда мне дверь отворила? – У Нины от торопливой болтовни Евдокии аж затылок заломило.
– А проверила, соседи видали или нет. Но вроде от жары все попрятались. А то еще разнесут сплетни, что аптекарша, у которой на пороге полюбовников убивают, к нам домой приходит. И Никону неладно будет, и меня он накажет.
У Нины от таких разговоров и руки опустились. Молчала, смотрела мрачно на Евдокию. Та, поняв, что и правда речь ее нехороша была, глаза опустила, платок поправлять принялась. Спохватилась, что не предложила гостье ни еды, ни питья. Бросилась в дом, вышла с чашей настоя яблочного да с плошкой орехов.
Нина от угощения отказалась, головой качнула. И уйти нельзя – надо про нож тот вызнать, и слушать тяжко, когда вот так про тебя недобрая молва разносится. Но вспомнив про Винезио, забыла Нина обиды и сплетни. Да Евдокия и сама уж не знала, как Нине угодить, чтобы не обиделась да не ушла.
– Ты, Нина, зла на меня не держи. Я сплетни повторила, так никто им и не верит. Это ж не я говорю, а люди языком без ума и без толку чешут. А я тебя знаю – почтенная ты женщина, греха не допустишь. Ты мне расскажи, как было-то? Что за раненый и почему к тебе пришел? Расскажешь?
Нина помолчала еще. Вздохнула, взяла-таки чашу с настоем.
– Расскажу. Только сперва сделай одолжение – расскажи, что Никон скрибе диктовал. У тебя память хорошая – ты же все-все, наверное, запомнила?
– А как тут не запомнить. Я, чай, там стояла немало, аж муравьи в сокки[26] заползли да покусали. – Она подняла край столы, почесала белую щиколотку. – Но я с места не сдвинулась, пока все не дослушала.
Евдокия с важным видом замолчала, сложила руки на груди.
Нина спохватилась, полезла в корзинку. Достала кувшинчик с маслом, протянула женщине:
– Вот, тебе в подарок несла, да едва не забыла. На лаванде масло настоянное, свежее, вчера только процедила. И для рук хорошо, и для тела всего.
Евдокия масло понюхала, поблагодарила, отставила в сторону. И не в силах больше сдерживаться, приступила к рассказу:
– Сперва он про твою аптеку говорил, где раненый сидел да откуда добирался. Да про то, что все равно умер бы. Сказал, что аптекарша все сделала, что нужно было, да рана была смертельная. Это он как будто тебя защищал. С чего бы моему мужу тебя защищать вздумалось? – Она с подозрением уставилась на Нину.
– Окстись, Евдокия. Не защищал он меня, просто правду сказал. Расскажи лучше, про что он еще говорил.
Евдокия, поджав губы, покивала. И под настойчивым взглядом Нины продолжила:
– Про одежду его еще говорил, про тунику разрезанную, про штаны да сапоги просоленные. И что кровью все было залито. Страсть-то какая! Это ж какой лиходей всю тунику на нем разрезал, вот зачем, скажи…
– Тунику я разрезала, – перебила ее Нина и тут же пожалела о сказанном.
Глаза у Евдокии загорелись, щеки раскраснелись. Она даже подалась к Нине:
– Ты разрезала? Так вот на чужом мужчине одежду? Ох, Нина, ты и смелая! И… – Она споткнулась, покраснев еще сильнее, открыла было рот опять, но Нина ее оборвала:
– Ты мысли-то свои непристойные приструни, Евдокиюшка. Я аптекарша, и раны мне тоже лечить приходилось. И тунику я разрезала, чтобы рану его промыть и перевязать, а не за тем, чтобы на голое тело любоваться. И если б ты знала, что мне приходится видеть, когда ко мне люди с болью какой приходят. Ты о таком даже и слушать не хочешь. Так что рассказывай дальше, не томи.
– Ну да, ну да, и то правда. Что-то я не подумала… Так вот, потом говорил он про шрамы на плече, на спине, на груди слева высоко. Потом про порезы на ладони сказал и про узор на руке на арабский манер. И про нож говорил, а потом…
Нина опять ее перебила:
– Что про нож говорил?
– Нож, сказал, острый, воинский, лезвие чуть длиннее ладони, рукоять из рога. Сама гладкая, сказал, а на ней вырезаны какие-то письмена.
– Письмена? – Нина мысленно ахнула. И на кольце письмена, и на ноже тоже. – Какие это?
– Не перебивай, расскажу сейчас. Я, когда зашла, сразу тот нож и увидала. Никон его в руках держал, а как меня завидел, на стол положил да тряпками какими-то прикрыл. Но я успела разглядеть, – она хихикнула. – Не знаю, что за письмена, по мне, так насечки на нем просто. Ну как палочки – ни на наши буквы, ни на арабские, ни на латинские не похожи. Скифские[27], видать. Ни красоты, ни затейливости.
Нина заерзала на скамье. Ей некоторые скифские письмена были знакомы, глянуть бы на тот нож.