– А ты мне эти палочки начертать можешь?
Евдокия задумалась. Обмакнула палец в чашу с настоем, провела влажные линии пальцем на каменных плитах двора. Подумала, добавила пару косых перекрестьев.
– Вот так вроде. Может, я и забыла что?
Нина перебирала скудные свои воспоминания, как Дора упоминала про похожие знаки, рунами их называла. Да и Анастас из дальних земель привозил деревянные кусочки с такими же письменами, говорил, что это обереги такие у северных народов. Только что эти линии означают, Нина уже и не помнила.
– А еще про кольцо он говорил, – задумчиво произнесла Евдокия. – Еще до того, как я вошла.
У Нины перехватило дыхание, неужто Никон кольцо нашел.
– Сказал, что кольца нет. Я вот думаю, странно это – кольца нет, а он про него записывает. Может, потеряли они его? Ценное, видать, было.
– А про кольцо больше ничего не сказал муж твой? – осторожно спросила Нина.
– Нет. Сказал только, чтобы скриба все это переписал, а он сам к эпарху в списки отнесет. И что жалоб никто не подавал за убитого, но ему приказали искать душегуба. Может, убитый какой важный патрикий был, так муж мой убийцу найдет и награду получит. А то давно уже не убивали… – Она осеклась, увидев, как Нина сердито вскинула голову.
– Ох, Евдокия, за твоим языком не поспеешь и босиком. Ты бы подумала, прежде чем словами-то сыпать.
– Я и говорю: хорошо, что мирно да тихо уже пару седмиц, а то и больше. Только вот меньшого мы в школу определили, да в дорогую такую. И старшего Никон хочет в Аудиториум отправить учиться. Но там такие деньги платить надобно, что только патрикии, наверно, и могут. Вот он и переживает, что ежели убийцу не найдет, то и награды не видать. А без этого нам старшого в школу не отдать. А коли не выучить, так и будет он потом подай-принеси. Или вон в равдухи идти придется. По мне, так лишь бы горя не знали. Но муж-то знает лучше, я и не спорю.
Нина покивала, поднялась было, поблагодарила за гостеприимство, но Евдокия не выпустила ее, пока не расспросила все подробности про убитого.
Пришлось Нине на вопросы отвечать – как выглядел, откуда к ней шел, да как она его увидала, да что делала. Рассказала, умолчав о кольце и о словах раненого.
Евдокия сыпала вопросами, прижимала ладони к щекам, охала. Уходя уже, усталая Нина сказала хозяйке:
– Я смотрю, у тебя нос еще на месте, Евдокиюшка.
Та поднесла руку к лицу, настороженно глядя на Нину.
– Чем тебе мой нос не по нраву?
– Да ты бы остереглась – в каждый горшок его суешь, не дай бог, откусят.
Евдокия лишь сердито фыркнула в ответ.
Выйдя от болтливой жены сикофанта, Нина повернула в сторону дома.
Не успела она дойти до конца улицы, как из-за угла появился Никон. Усталое и озабоченное его лицо при виде Нины сперва чуть просветлело. Но в следующий миг брови его сошлись, он наклонил голову и в ярости ускорил шаг навстречу. Грубо схватив ее за руку у самого плеча, он едва не поднял ее над запыленной улицей. Нина ойкнула от боли, открыла было рот, но Никон ее опередил, злобно прошипев:
– У жены моей выведывать что-то вздумала? Или на меня поклепы наводишь? Говорил тебе, не суйся в это дело! Вот теперь я тебя арестую. – Он поволок ее за собой в сторону Мезы, Нина едва касалась земли носками кожаных сокков.
– Да за что же, почтенный Никон? Чем я виновата перед тобой? Отпусти мою руку, больно мне… – голос ее сорвался.
Никон выпустил ее руку, резко остановился. Нина едва удержалась на ногах. Плечо у нее ныло, но она боялась пошевелиться.
С трудом удерживаясь от слез, тихо произнесла:
– За что ты со мной так, почтенный? Чем я провинилась?
– Дурная ты женщина, Нина-аптекарша. Не слушаешь ты ни советов, ни наставлений. Значит, придется отвести тебя к эпарху и отправить в подземелья!
– Погоди, почтенный Никон, – от ужаса Нина осмелела, голос повысила. – Не виновна я ни в чем, за что меня в подземелья? Как ты эпарху[28] объяснять станешь, что Нину-аптекаршу, которая снадобья для императрицы делает, в подземелья надо бросить? В чем ты обвинишь меня? Лишь в глупом женском любопытстве да в строптивости. Так за это в Царице городов женщин не сажают – подземелий не хватит.
Никон, тяжело дыша, смотрел на Нину. Он прищурился, но она не дала ему сказать, сделала шаг вперед, в лицо заглядывая:
– Не сердись, почтенный, что пришла я к Евдокии. Она мне масло заказывала, я и принесла. А то, что мы по-женски посудачили о том раненом, что на крыльце моем оказался, так об этом вся Меза судачит. Только в том и виноваты, что женщины мы – любопытные да болтливые.
Никон отвернулся, выдохнул, сжимая кулаки. Когда он посмотрел на нее опять, на лице его были лишь безразличие и усталость: