Поутру, едва рассвело, прибежала Марфа, запыхавшаяся, платок сбился на сторону.
– Нина, сделай милость, там хозяину плохо!
– Что случилось?
– Да беги, посмотри, он же там помрет! – Марфа перешла на крик.
– Да скажи хоть, что с ним – мне ж надобно знать, что с собой взять.
– Избили его, весь в крови, стонет, ничего не говорит.
Нина кинулась в подпол, бормоча:
– Кровохлебку, зверобой, грецкий орех, опиум.
В один миг покидала все в корзинку, бросила туда же чистую тряпицу.
По улице они не шли – бежали.
Марфа задыхаясь тараторила:
– Я по нужде утром-то встала – я в пристройке сплю, – а смотрю: дверь в таверну открыта, на пороге кровь. А он в чулане за дверью лежит. Я к нему – жив. Глаза открыл, стонет. Я за тобой, а с ним там Серафима осталась.
– Вечером он пил? Дрался с кем?
– Да куда ему драться. Стар уже, вон для драки у него Агафон есть, да тот ночью домой ушел. Сама не пойму, что случилось. Он не очень-то разговаривает сейчас.
Таверна была заперта, Марфа завела Нину с проулка через задний двор. Петр лежал на полу. Под голову ему Серафима положила свернутую холстину. На лице и седой бороде запеклась кровь из разбитого носа.
Нина быстро опустилась на колени рядом с ним, торопливо достала снадобья. Распорядилась воды принести, теплый плащ, крепкого вина. Все забегали.
Петр открыл глаза, Нина склонилась над стариком:
– Ты, почтенный Петр, скажи, где самая сильная боль? Куда били тебя?
Петр прохрипел что-то в ответ, Нина не разобрала. Он с усилием поднял руку, дотронулся до головы, потом до груди. Она положила ладонь ему на лоб, потом быстро ощупала череп под редкими волосами.
– Ударили тебя, видать, сильно, но голова цела, не разбита. Руки, вижу, двигаются, ноги тоже. А с болью мы справимся.
Она влила ему в рот отвар, осторожно приподняв голову. Он сморщился, но проглотил. Потом началась суета, принесли плащ, подложили под Петра. Позвали помощников, чтобы перенести его на спальную лавку. Нина осмотрела его внимательней, но ран или сильных ушибов больше не нашла. Отпаивала его понемногу отваром, проследила, чтобы уложили на бок.
Петр перестал стонать, дышал уже ровнее. Нина выдохнула с облегчением. Собралась уже уходить, оставив снадобье служанкам, чтобы отпаивали. Но, замявшись, произнесла:
– Не в свою крынку нос сую, но кто и за что тебя избил, почтенный Петр? Может, хочешь к эпарху жалобу послать? Я Фоку могу отправить моего. Он шустрый, быстро отнесет.
Петр молчал долго.
Нина, вздохнув, двинулась было к двери, но замерла, услышав слова Петра:
– Это из-за того, кто у тебя в аптеке умер. Из-за Никанора.
Она торопливо подошла ближе, присела рядом с кроватью. Взволнованно спросила:
– Так ты знал его?
Петр молчал, лишь скривил морщинистое лицо. Но Нина склонилась ниже, положила руку на его пальцы:
– Кто тебя избил, почтенный?
– Кто это был – не скажу. Лицо у него закрыто было, знаешь, как арабы в пустыне от пыльных бурь лицо заматывают. Да и темно уже было.
– А по голосу не признал ты его? Говорил он с тобой? – Нина с жалостью смотрела на старика.
– Говорил он с акцентом, да я не разобрал с каким. Тихо так говорил, злобно. Будто змеей шипел.
– Что ж ему от тебя было нужно?
– Спрашивал, что Никанор мне отдал. – Петр прикрыл глаза и замолчал.
– А он тебе что-то отдал? – не выдержала Нина.
– Деньги он мне отдал за вино и трапезу. Да сосуд малый со святой землей привез. Я с ним давно знаком, мы с его отцом приятельствовали.
– А где ж тот сосуд?
– В таверне осколки, небось, валяются еще. Сосуд этот у меня там и стоял. А этот, с замотанным лицом, услышал, что Никанор мне сосуд отдал, да и разбил его. Не нашел в нем, видать, того, что искал, и ударил меня. Спросил, что еще Никанор мне отдал. Я ответил, что ничего, а он снова ударил. – У старика задрожала щека, слеза скатилась на подушку. – Хотел я остановить его, да силы уже не те. Он меня второй раз так по голове хватил, что у меня все поплыло перед глазами. И не помню ничего дальше.
– Не нашел, говоришь, ничего? А Никанор тебе что-то говорил, когда сосуд с землей оставил?
– Говорил. – Петр закрыл глаза, замолчал.
– Петр, скажи, что он говорил-то? Петр! – Нина повысила голос, сжала его пальцы в отчаянии.
– Сказал, что на сердце у него радостно от того, что старых друзей здесь встречает, – язык у Петра стал заплетаться, через мгновение он уже спал. Видать, опиум подействовал.