Мужчины молча на нее смотрели. Перед ними на столе лежал нож с костяной рукояткой. На потемневшей поверхности кости видны были вырезанные палочки, складывающиеся в какое-то слово.
Нина уставилась на нож и не могла уже отвести глаз от серебристого лезвия. Сжала зубы до боли в висках. И такая накатила на нее усталость, что ноги ослабли.
– Ты, Нина, уже и сюда свой нос сунула? – в голосе сикофанта слышалось едва сдерживаемое раздражение.
Нина, совладав с собой, тихо промолвила:
– Я, почтенный Никон, лишь травы хозяйке приносила. Болеет она, так я помогла ей. Да заодно насчет трав и меда думала договориться с купцами. А про нож спрашивала, каюсь. Это все мое любопытство неуемное. Да и ты вот сюда пришел. Тоже, видать, про нож спросить? – она горько усмехнулась.
Никон хлопнул ладонью по столу.
Нина вздрогнула, опустила голову. А сикофант повернулся к хозяину:
– Эта женщина – ромейская подданная. Я ее заберу, и она понесет наказание за то, что пробралась в твой дом. Она что-то украла?
Даромир, поглаживая бороду, ответил на греческом:
– Ничего она не украла – в ларце все на месте. Не ведаю, зачем она в мои палаты пробралась. Забирай ее отсюда и сам выясняй, коли надо. Я жалобу подавать не буду.
Нина вздохнула, переступила с ноги на ногу.
Никон метнул на нее сердитый взгляд, повернулся к собеседнику:
– Сперва про нож этот хочу тебя спросить. Поведай мне, знаешь ли, чей это нож?
– Чей нож – не ведаю. Обычный засапожник. Мало ли ножей у людей в сапогах, мне проверять недосуг.
Нина подняла голову, пробормотала негромко:
– Их мудрец на ручке руны вырезал. Не у каждого такой нож есть. Владельца найти нетрудно будет… Да только к чему? Не этот нож смерть принес.
Никон метнул на нее злобный взгляд. Рявкнул:
– Без бабьих советов разберусь!
Он помолчал, всматриваясь в посмурневшее лицо Даромира.
– Нож этот рядом с убитым ромеем найден. Важного человека зарезали. Если не хочешь, чтобы василевс сюда воинскую тагму[37] послал и всех ваших купцов выгнал из империи, лучше ответь мне, Даромир. Чей это нож?
Тот нахмурился, резко встал. Негромко велел парню, стоящему у дверей, собрать всех мужчин во дворе. На Никона и Нину поглядывал мрачно, будто прикидывал что.
Никон неспешно завернул нож в тряпицу, убрал в кожаный короб, стоявший рядом. Когда они вышли во двор, крепкие статные мужи уже собрались перед крыльцом. Поглядывали на ромеев, переговаривались негромко. У всех на поясе было оружие.
Нина поразилась, сколько, оказывается, здесь воинов. Она насчитала больше дюжины, а равдухов всего-то шестеро. И душно ей вдруг стало, тревожно.
Хозяин обратился к своим людям уважительно, попросил достать засапожники, у кого есть. Из толпы недовольных воинов вышел один, немолодой полноватый мужчина, обратился к хозяину:
– Ты, Даромир, зря своих людей позоришь. Объясни нам, при чем тут этот грек и зачем ему наши засапожники?
– С чего это ты, Первуша, мне перечить вздумал? – нахмурился Даромир. – Этот грек душегуба ищет. К нам пришел, потому как рядом с убитым нож нашли с костяной ручкой. А на ручке руны, что наш Велизар режет.
При этих словах мужчины зашумели, загомонили: «Среди своих искать не хотят, опять русы виноваты!» Одни угрожающе положили руки на оружие, другие и впрямь засапожники достали. Но Первуша поднял руку – шум стих.
– Что за нож у него? Пускай покажет и спросит чей. Мы врать не станем. Да и не ходит никто с нашего двора в Царьград один.
Даромир послушал согласный гул остальных русичей, обратился к Никону:
– Покажи нам нож, почтенный Никон. У нас на дворе ни воров, ни убийц нет – сам хозяин ножа пусть его и признает.
Никон не спеша снял с плеча кожаный короб, оглядел двор в поисках стола. Один из равдухов услужливо подхватил перевернутую бадью от двери, поставил перед сыщиком. Мужчины шагнули было поближе, но остановились, увидев, что равдухи позади Никона схватились за висящие на поясе короткие мечи.
Глянув на нож, Первуша потер подбородок и сказал:
– Мой это засапожник. Я его на пристани у Царьграда подарил одному человеку.
– Это за какие услуги ты нашими рунами раздариваешься? И отчего я об том не знаю? – в голосе Даромира рокотнула гроза.
Первуша поднял голову, вздохнул:
– Я твоему сыну, Ждану, дядькой уже без малого три лета. Приглядывал, учил всему, что сам знаю. А на днях оплошал. Наши купцы в Царьград пошли, так малец попросился с ними прокатиться. Они нас и взяли. А как причалили, пока я им подсобил да пока прощался – не уследил. Жданко на борт встал, да не удержался – в воду упал. А с соседнего корабля грек какой-то углядел, что малец в воде, и прыгнул за ним. Он твоего первенца спас. Я его за такое добро отблагодарить хотел. Денег он не взял, так я ему свой нож отдал. Сказал, что он меня охранял, так пусть теперь его хранит. Он поблагодарил, посмеялся, сказал, что его Христос и святые апостолы хранят. Но нож взял, сказал: на память о мальчишке. В сапог сунул. Лисияр не даст соврать – он тоже с купцами тогда в Царьград шел. И сам он потом с тем греком беседу вел. А я виноват и перед тобой, и перед сестрой.