– Это что же?! Ты сына моего едва не утопил, нож, благословленный богами, чужеземцу отдал, а я только сейчас об этом узнаю?! – загремел на него Даромир.
Первуша опустил голову:
– Ты суд вершишь, я виноват. Сына я твоего привез живым благодаря тому греку, но более дядькой ему быть не могу.
Даромир поднял глаза на мужчин, стоящих вокруг в молчании.
– Отведите его в поруб, где эта сидела, – он мотнул головой в сторону Нины. – Сами рассудим.
Мужчины переглядывались в недоумении, никто не двинулся с места. Из дома вылетела Всемила-Варвара, в слезах бухнулась на землю перед мужем:
– Не казни Первушу, он твоему сыну верно служил! Не виноват он, что в летах уже, а малец такой шустрый. Пощади моего брата, не казни за верную службу!
Даромир отпихнул ее.
– Дурная баба, позорить меня вздумала?! Иди в дом, пока сама в подполе не оказалась.
Всемила, размазывая по лицу слезы и всхлипывая, медленно поднялась. Глянула на Нину с отчаянием. Лицо ее перекосилось.
– Из-за тебя все, дрянь грецкая! – прошипела она.
Схватила Нину за платок, дернула со всей силы, вцепилась в рассыпавшиеся кудри. Нина от неожиданности растерялась, лишь успела схватить обезумевшую бабу за руку. А пальцы той уже выкручивали Нине волосы. Никон отдал приказ равдухам расцепить женщин. Но прежде чем воины успели что-либо сделать, Нина добралась-таки до той точки на руке Всемилы, что на Аглае недавно довелось опробовать, и нажала со всей силы. Та завизжала, разжала пальцы, оттолкнув Нину. Обе плюхнулись на землю.
Никон повернулся к равдухам и отдал приказ взять Нину в кольцо, как арестованную. Ее бесцеремонно подняли, окружили. Она поспешно, красная от стыда и злости, увязывала волосы, заматывала их платком. Мафорий-то остался в подполе у Кристиано.
Отряхивая столу, Нина сердито бормотала под нос про дурных баб, что на людей кидаются. Всемила, причитая, поднялась и кинулась в дом.
Никон обратился к хозяину дома:
– Мне надобно опросить твоего воина.
Хозяин, сжав челюсти так, что на щеках вздулись желваки, прошел в дом, жестом пригласив Никона следовать. Первуша, подняв голову, тоже вошел в трапезную.
Нина измаялась стоять в кругу равдухов. От разочарования и досады ей хотелось выть в голос. Если бы она только раньше этот нож увидела! Вот ведь беда – и время потеряла, и Кристиано в беду попал. Ей бы Евдокию поподробнее расспросить про нож, так ведь не догадалась. Лишь взглянув на лезвие, поняла она, что не им убит был Никанор. Разрез другой. У того лезвие острое с обеих сторон должно быть – воинское оружие. А этот нож, что и в хозяйстве пригодится, и для защиты тоже – лезвие только с одной стороны. Что ж она сразу Евдокию про лезвие не спросила-то? Вот уже впору ей самой отвар из китайского корня принимать, чтобы дурь выгнать.
Вышел Никон из дома не скоро. Не глядя на аптекаршу, сердито запахнул на себе плотный черный плащ, мотнул равдухам головой и пошел прочь. Нина засеменила, стараясь оставаться в кругу размашисто шагающих мужчин.
– Почтенный Никон, позволь попросить тебя. Там в подполе один купец генуэзский мается – его избили да в подвал бросили. А он не виновен ни в чем, я лишь его попросила меня сюда сопроводить. Боязно одной-то. А его из-за меня избили. Не оставь его в плену, почтенный Никон, молю тебя, – Нина старалась говорить громко и сдержанно, но в конце не выдержала, голос ее сорвался, слезы потекли по лицу.
Никон, не останавливаясь, пробормотал устало:
– Даже говорить мне не смей про своих полюбовников. В Халке будем разговоры с тобой вести. Тем, кто супротив империи идет, там самое место. Там за решетками и будешь мне рассказывать, кто виновен, а кто нет. А не расскажешь – велю тебя сечь, пока правды не добьюсь.
– Секи, не секи – я тебе и так правду расскажу, а невинному человеку страдать за меня не след. Если божьего гнева не боишься, подумай хоть про посольство генуэзское! Они же на тебя императору пожалуются, что ты знал про латинянина да оставил его у варваров в плену. Где ты после таких жалоб окажешься? Евдокия-то, небось, не обрадуется. Каково ей будет одной мальчишек растить? – Нина тараторила, оглядываясь на все отдаляющийся дом, где в подвале томился Кристиано. В груди все захолодело, будто каменная дева рукой сердце сжала.