Нина дотронулась пальцами до кристалла на шее. Вздохнула. Подвязала столу повыше, чтобы не наступить на нее ненароком в темноте. Сначала найти этого злодея надо, а потом разбираться, что делать. В любой беде главное – на месте не стоять. И на себя полагаться надо, а не Господа мелкими жалобами тревожить. Тогда, глядишь, все и завертится, закрутится, найдется выход.
Нина крадучись приблизилась к окошку. Пугаться и стыдиться уже не стала. Лишь убедившись, что нет здесь сухорукого, двинулась дальше по проходу. Пройдя так несколько отгороженных тяжелой тканью переходов, Нина услышала из очередной комнаты знакомый голос Дарии. Нина осторожно приблизилась к круглому отверстию в стене.
– Вам, почтенный, еще вина принести? Ваш господин сказал, что скоро придет сюда, – голос Дарии чуть дрожал.
– Сперва вылей остатки из кувшина, а потом ступай за новым. И пошевеливайся!
Этот голос Нине мерещился в ночных кошмарах. Сухорукий!
Послышался звук наливаемого в кубок вина, легкие шаги девушки, скрип закрываемой двери. Нина приникла к пятну света. В кресле развалился худой человек с проседью в волосах. Скрюченная рука покоилась на подлокотнике.
Нина зажала ладонью рот. Дыхание замерло, сердце заколотилось пойманной птицей, да так сильно, что аптекарша испугалась, что сухорукий услышит этот стук и обернется. Она вонзила ногти в ладонь, стараясь успокоиться.
Дверь в комнату сухорукого открылась. Нина уже знала, кого она увидит. Но вошли два человека. При виде второго вошедшего у аптекарши ослабели колени. Она слушала разговор мужчин не шевелясь, опираясь плечом о крепкую стену. Не дожидаясь окончания беседы, Нина едва не ползком, на ощупь выбралась из тайного хода обратно в спальню Аристы. Голова у нее кружилась от горя и безысходности.
Ариста все еще спала. Нина подхватила корзинку с ключами, кинулась к двери, вывалилась в пустой коридор. Закрыла за собой дверь.
Ноги держали плохо, Нина брела по коридору, опираясь о стену, молясь о том, чтобы никого сейчас не встретить. Вспомнив последнюю подслушанную фразу, замерла. В ушах у нее застучало, к горлу подступила тошнота. Зажав рукой рот, она кинулась во двор, за бочку. Едва добежала – вывернуло. Вытерев рукавом губы, как в тумане Нина направилась к калитке, не обращая внимания на веселящихся в шатрах посетителей. Старуха Ненила попыталась ее остановить, но Нина отмахнулась от нее, пробормотав:
– Ариста велела снадобье принести. Сейчас вернусь.
Нина вышла за калитку, шагнув в густую безрадостную ночь. Луна мягко освещала очертания стены, жалкие кустики рядом с калиткой, разбитую кадушку под соседним забором. Неподалеку послышалось уханье совы. Аглая кинулась к Нине, сердито выговаривая, но осеклась, заглянув ей в лицо. Аптекарша молча стянула с ребенка свой мафорий, набросила на голову, скрывая лицо и побрела прочь. Аглая тихо пошла следом, держась поодаль.
Нина брела к аптеке знакомой дорогой, вспоминая, как возвращалась по ней из лупанария после первого свидания с Винезио. Как тело ее было тогда полно томлением и слабостью. Как колотилось в груди сердце, изредка замирая от случившегося и пускаясь опять. Сейчас же казалось, что в груди ледяная вода все заполнила и тяжело плюхает. И сердце старается разогнать этот холод, да только никак не получается.
Взойдя на крыльцо своей аптеки, Нина ввалилась в приоткрытую дверь. Какой-то стражник поднялся ей навстречу. Уцепившись за него из последних сил, аптекарша пробормотала:
– Великого паракимомена позови. Не дойду, – и упала в беспамятстве.
Пахло травами, деревом, дымом от очага. Женский голос тихо причитал. Заплакал ребенок.
«Ребенка принесли, – мелькнула мысль. – Надо отвар из фенхеля достать».
Нина открыла глаза. Над головой висели скукоженные пучки трав, похожие на сплетенных длинноногих пауков. Повернула голову и встретилась со светлыми, чуть прищуренными глазами Василия Нофа.
«Никогда не замечала, что глаза у него, как у Доры», – подумала Нина.
Она с трудом подняла руку и провела ею по лицу. Мокро. Причитания затихли.
– Нина, ты хоть слово вымолви. Насилу тебя в чувство привели, – тихо произнес великий паракимомен.
Она попыталась сесть, но голова закружилась. Опустилась обратно на подушки, обратилась к Нофу:
– Где мой мафорий?
– Истинная женщина ты, Нина Кориари. В беспамятстве полночи пролежала, мы уже едва не попрощались с тобой, а ты о шелках и приличиях думаешь.