Дом был невелик. Мансарда с большим квадратным окном слегка выдавалась над каменным крылечком. Тяжёлая входная дверь была приоткрыта, но изнутри не доносилось ни звука — очевидно хозяева куда-то ушли.
Войдя в темноватую кухню, Конрад понял, что в доме уже давно никто не живёт. Всюду лежала пыль, котлы и кастрюли заплела густая паутина.
Из кухни деревянная лестница вела наверх, в просторную комнату, обставленную более или менее новой мебелью: там находился длинный стол, несколько стульев и комод. Высокое окно с белыми наличниками служило одновременно выходом на скалистую гряду, в которую дом упирался задней стеной. Такое странное расположение говорило о том, что прежние хозяева не боялись ни грабителей, ни диких животных.
Самым светлым и уютным помещением в доме оказалась мансарда. Третью часть её занимала широкая кровать без полога, застеленная на удивление чистой постелью. В большое квадратное окно была видна вся бухта, окружённая скалистыми утёсами и холмами.
У окна стоял маленький столик под тонкой белой скатертью. Он был накрыт. Конрад не поверил своим глазам: откуда в этой дикой безлюдной местности взялись роскошные, будто только что сорванные розовые яблоки, вино в серебряном кувшине, свежий белый хлеб? Запах земной человеческой пищи напоминал о забытом, далёком мире…
Отломив кусок хлеба, Конрад равнодушно подумал о том, что пища может быть отравлена. Смерть в чистилище означала для него возвращение на землю — почему-то он был уверен, что это именно так и желал только, чтобы всё произошло быстро. Неожиданное, ничем не объяснимое предательство богини опустошило его сердце. Он не понимал, в чём провинился перед ней, за что она изгнала его из своего волшебного мира, но чувствовал, что его сказка окончилась.
Скорее к людям! Он ненавидел их, но земная жизнь манила его теплом воспоминаний о красоте природы, подвластной смене сезонов, и маленьких радостях, доступных лишь обитателям видимого мира и оттого особенно желанных в чистилище.
Он потянулся к кувшину, взял его обеими руками. Пить из широкого горлышка было неудобно — вино переливалось через край. Мимолётная мысль о бокале мгновенно воплотилась в образ: на столике появился деревянный, украшенный резьбой кубок. Налив себе вина, Конрад с беспокойством оглянулся: ему почудилось, что за его спиной бесшумно приоткрылась дверь.
В комнате произошла едва уловимая перемена. В ней будто посветлело. Обстановка осталась прежней, но изменились мелкие, не сразу бросающиеся в глаза детали: в изголовье кровати прозрачно-белым туманом опустилась шторка, на скатерти проступил узор из красных и голубых цветов. Конрад поднял край скатерти и расправил его на ладони — цветочный узор был вышит его матерью. Вот и чёрные, жжёные пятна — следы от углей, высыпавшихся из трубки отца. Откуда взялась здесь эта вещь, которой давно уже не было на земле?
Вспоминание о родителях причинило неожиданно жгучую боль. Конрад не узнавал себя: пустая бессмысленная печаль была ему прежде не свойственна. Что толку рваться туда, где больше нет ни твоих близких, ни дома, в котором ты родился и вырос? Та жизнь окончилась. Её необходимо забыть, иначе тоска изгложет душу. В аду — боль и ужас неотвратимой гибели. В чистилище — печаль о прошлом, которое теперь, издали, кажется таким радостным и счастливым. Это иллюзия. Человеческая жизнь не бывает безоблачной, просто хорошее помнится дольше и забывается труднее.
Но он не желал забвения, не хотел отдавать времени свои воспоминания за избавление от безысходной тоски. Он слишком высоко ценил свою личность, чтобы позволить ей исчезнуть, и верил, что если ему суждено возвратиться на землю, его память не должна угаснуть.
Глядя в окно на море и берег, он задумчиво отламывал кусочки хлеба и запивал их вином. Тишина и тепло, разливающееся по телу, постепенно возвращали ему душевный покой. Возможно, он поспешил обвинить богиню в предательстве. С чего он взял, что она покинула его навсегда? Ему казалось, что она незримо присутствует здесь, в доме.
Но что-то изменилось в окружающем мире настолько неожиданно, что в первый миг Конрад почувствовал тревожный холодок этой перемены, коснувшийся его сердца, и лишь потом заметил движение на берегу.