На голландском корабле, среди двухсот с лишним человек экипажа Конрад был незаметен. Он старался ничем не выделяться и точно выполнять все требования. Временами ему бывало невыносимо тяжело, но невидимые силы оберегали его от наказаний, болезней, ран. У него не было ни друзей, ни врагов. Любители поизмываться над молодыми, слабыми и неопытными не обращали на него внимания. Он почти не вспоминал Зартье, думал о ней равнодушно. Увлечение прошло. В сущности, оно было для него лишь поводом решительно изменить свою жизнь, сделать то, о чём он прежде не помышлял. Он мечтал о больших деньгах и верил, что удача, купленная жертвенной кровью, не покинет его…
От удара ветра по дому пронёсся гул, похожий на далёкий заунывный вой. Огонь в печи затрепетал и зловеще пригнулся, будто намереваясь выпрыгнуть из тёмного жерла. Рыжий отблеск скользнул по стенам и полу, растворился в ослепительной вспышке молнии, и тут же грохнуло так, словно обрушилась железная гора. Гроза бушевала уже над самым домом.
— Господи, — по земной привычке прошептал Конрад, сознавая, что Бог не услышит его в чистилище. — Если бы Ты знал, как мне страшно, если бы Ты мог мне помочь…
Шторм не стихал, напротив, судя по доносящимся снаружи звукам, усиливался, но расшвырять каменные глыбы, защищающие берег в том месте, где стоял дом, волнам пока не удавалось.
Следя за трепещущими огненными языками, Конрад невольно зевнул. Ему хотелось закрыть утомлённые мельканием огня глаза. Он испугался, сообразив, что испытывает усталость. Он привык к лёгкости и невесомости своего тела, к движению, похожему на полёт или скольжение в пространстве, но теперь на плечи ему давила гнетущая тяжесть. Он сидел на низкой скамье, в неудобной напряжённой позе. Ноги у него затекли, боль в согнутой спине и резь в глазах становились невыносимыми.
Морщась, он осторожно встал, потянулся, прошёлся по кухне, разминая ноги, и сразу же ощутил холод. Грубый балахон, надетый на голое тело, ещё не успел просохнуть, особенно на плечах и спине, под мокрыми, распрямившимися от воды прядями волос. Найдя на подоконнике обрывок верёвки, Конрад туго стянул волосы на затылке и накинул на голову капюшон.
Ветер рвался в дом сквозь стены, сквозь наглухо закрытые двери и окна. Ничто не могло сдержать эту дикую силу. Любая, самая незначительная щель служила входом для духов шторма. По дому блуждали невидимки. Всюду ощущалось движение, мелькали тени, где-то поскрипывали половицы, в дымоходе выло и стонало, словно в преисподней.
Поднимаясь по лестнице в комнату, Конрад не слышал собственных шагов, заглушаемых рёвом непогоды. Наверху было темно и неуютно. Он прошёл в мансарду. В залитое ливнем окно смутно виднелась сузившаяся до предела полоска берега, на которую надвигались водяные горы. Молодой колдун с трудом заставил себя оторвать взгляд от этого грозного зрелища.
Постель на широкой кровати манила, обещая тепло и отдых, но когда он начал расстилать её, в воздух взметнулись клубы пыли. От перины и подушек пахло сыростью. Простыни были серыми и влажными. Отряхнув ступни, Конрад лёг и завернулся в отвратительное на ощупь одеяло. Мыть ноги было нечем, да и мерзкое ложе не заслуживало лучшего отношения. Дрожа в ознобе, он с беспокойством подумал о том, что, возможно, простудился. Судя по обилию зелени, в этих краях стояло лето, но лето суровое. Он отвык от холода и одет был не для здешнего климата. Чёрт знает, как оказался на нём этот серый монашеский балахон, подпоясанный верёвкой. Неужели так ужасно преобразилось сияющее ангельское облачение, которое он носил в мире развенчанного бога?!
В порыве ярости Конрад до боли стиснул зубы. Ветвистая молния озарила мансарду ослепительно-синим светом. Гром ударил не вверху, а рядом, прямо за окном. Ветер хлестнул по стене и окну тугой плетью дождевых струй, напомнив человеку об очаге, который тот нечаянно разжёг силой воображения. Разрушить таким же образом своё единственное, хотя и неуютное, убежище было бы полным безумием.
Конрад рассмеялся, осенённый внезапной догадкой. Давно бы стоило сообразить, что в этом мирке всё подчинялось его воле и отражало его настроение!
— Утихни! — приказал он шторму и услышал, как сразу изменился голос ветра, с грозного рёва перейдя на обиженный толи вой, толи плач. Беспорядочный стук капель по стеклу прекратился. Шум дождя стал ровнее, напоминая шум реки.