Ощущая спиной не одну пару следящих за моими маневрами из-за темных окон домов глаз, я откинул щеколду калитки и ступил во двор. Обойдя кузницу вокруг, увидел дверь. Постучал — и вошел.
Внутри царил почти полный мрак, только в дальнем углу светился и чадил горн.
— Хозяин! — громко позвал я…
И тут вдруг, совершенно ни с того ни с сего, сердце мое заколотилось как бешеное, а перед зрачками поплыли радужные круги.
— Хозяин… — дрогнувшим и осипшим внезапно голосом повторил я, и тогда, скрытая до этого огромной грудой сваленного на пол у горна железного и чугунного лома, передо мной неожиданно выросла тощая человеческая фигура во всем черном.
— Да, сударь, я вас слушаю, — тихо проговорил человек и медленно двинулся мне навстречу.
— Хозя… — в третий раз хотел сказать я и внезапно, машинально сунув левую руку в карман (в правой был чемодан), ощутил в пальцах страшное жжение.
С воплем вырвал я руку и принялся что было мочи дуть на обожженные пальцы, а кузнец меж тем все приближался. Кузнец?.. Этот худой как скелет, с бледным, почти белым, тонким лицом человек… Нет-нет, это не мог быть кузнец!
А он подходил, все продолжая негромко и неторопливо говорить:
— Я слушаю, слушаю, сударь… Ну, что там у вас стряслось?..
И вдруг мне в нос ударил такой жуткий смрад, что я чуть не задохнулся. Как антилопа скакнув назад, высадил спиной дверь и, захлопнув ее на массивный крючок, трясущимися руками бросился открывать чемодан.
Револьвер, слава богу, лежал прямо под крышкой, завернутый во вчерашнюю газету. Я отшвырнул газету, стиснул его в руке и, затаив дыхание, принялся ждать. Сейчас… вот сейчас этот псевдокузнец начнет ломиться в дверь — и тогда… тогда…
Но прошла минута. Потом пять. Потом десять. В дверь никто не только не ломился, а даже не постучал. Я стоял с револьвером во вспотевшей ладони и лихорадочно думал: что? Ну что делать — уйти… или же?..
Опять сунул левую руку в карман — и удивился: кольцо, едва не спалившее пальцы, сейчас было снова холодным как лед. И странное дело, страх мой и недавний, совершенно неописуемый ужас, кажется, начал мало-помалу улетучиваться.
Где-то наверху шумно захлопали крылья, и я увидел усевшегося на конёк покатой крыши кузницы огромного черного ворона. Ворон деловито повертел по сторонам головой и нагло уставился на меня блестящими как стеклянные пуговицы глазами.
Я сказал ему:
— Кыш!
Он огрызнулся:
— Карр!.. — но, увидев, что я нагибаюсь за увесистой суковатой палкой, еще раз возмущенно проговорил: "Карр!", поспешно сорвался с крыши и полетел, медленно и тяжело загребая воздух широкими крыльями.
Еще какое-то время я топтался под дверью, но в конце концов это начало становиться уже не столько серьезным, сколько смешным. Надо было на что-то решаться — либо на вторую попытку, либо на ретираду.
Высокомерно полагая, что с оружием мне не страшен сам черт, я откинул крючок и снова шагнул внутрь. Однако теперь (простите!) вонь показалась просто невыносимой — она ударила в нос прямо с порога, и, несмотря на прижатый к лицу платок, из глаз моментально брызнули слезы, и не просто, а ручьем, а носоглотку и грудь точно свело судорогой. Да и в мозгу, признаться, поплыл легкий туман.
Но все же, водя дулом револьвера из стороны в сторону, я крадучись стал подбираться к горну, с опаской косясь на кучу старого лома, который кузнец, должно быть, переплавлял, а затем пускал в дело. Невзирая на основательную захламленность помещения инструментом и нужными и ненужными утилеобразными вещами, спрятаться тут, кроме как за вышеозначенной грудой железа, было попросту негде…
…Но впрочем, никто здесь и не думал прятаться, в том числе и за грудой: бледный самозванец в черном будто сквозь землю провалился, и только я собрался было выскочить за порог кузницы, а потом уже и начать удивляться сему странному факту, как увидал в полумраке, темно-багровом от отблесков почти потухшего горна, то, чем, судя по всему, его, если можно так выразиться, недавно топили и от чего вокруг стоял такой ужасный смрад…
Это был невысокий, но с квадратными плечами, мощным торсом и огромными буграми бицепсов человек — ни дать ни взять цирковой борец. На нем был надет старый кожаный фартук, грубые штаны и тяжелые армейские сапоги. Человек лежал на спине, широко раскинув мускулистые руки, и огонь начинал лизать его плечи и верх грудной клетки, потому что голова…
В общем, головы у него уже не было — только шарообразная обугленная масса, то и дело потрескивающаяся и лопающаяся на стыках костей черепа и постепенно разворачивающаяся как жуткий бутон, обнажая остатки шипящего мозга, гортани, оскаленных точно в ухмылке темных зубов и лохмотья почерневшей от нестерпимого жара кожи…