Когда Лина завела длиннейшую балладу про любовь и разлуку, княгиня вдруг решилась. Она взялась одной рукой за другую, губы беззвучно что-то прошептали, и вдруг Лина увидела, что кольца на пальце больше нет. Азильда решилась и произнесла формулу развода.
Внимательность Лины была вознаграждена. Магичка успела заметить, куда отправился злосчастный артефакт. Во второй потайной кармашек справа. Можно было гордиться: мужчина с этой задачей не справился бы.
Для того, чтобы такое разглядеть, надо было хорошо знать устройство дамских туалетов. Платье, подобное тому, что носила благородная дама, на первый взгляд не имело карманов и спрятать даже такой ничтожный по размеру предмет как кольцо было негде. Но на самом деле в швах у того места, где корсаж переходил в юбку, были сделаны маленькие, незаметные кармашки. Устья таких кармашков были закамуфлированы тесьмой, оборками или, как у Азильды, кружевами. Сунуть в них руку не получалось, максимум два пальца. Но вот спрятать шпильки, булавки, флакон с солями, снотворным или ядом, кольцо или любовную записку это не мешало.
У Лины отлегло от сердца. Как хорошо! Дурочка всё сделала сама, осталось забрать артефакт. Это можно будет провернуть после концерта, когда они снова поднимутся на башню, чтобы отдохнуть перед ужином.
***
Концерт удался на славу. "Амалия" спела семь или восемь песен, отдохнула, дав оркестру поиграть без неё, а затем поднялась и исполнила еще пяток. На этот раз комендант уже не возражал. Пока Лина сидела рядом с ним между своими выступлениями, он ей чуть ухо не откусил, нашёптывая комплименты. А когда она пела, сидел и гордился собой. Напрасно говорят, что у него плебейский вкус. Он выбрал лучшую из дам: самую страстную и талантливую. От такой и император бы не отказался.
Известно было, что Сильвестр V всем светским красавицам предпочитал примадонн столичной оперы. Выходит, у Семпрония Севера вкус утонченный как у императора.
Наконец Амалия прекратила пение. Сказала, что устала, ей нужно отдохнуть, да и в горле пересохло. Они сейчас поднимутся в покои госпожи Азильды, а тут пока сервируют ужин. Пусть только им дадут с собой лимонной воды со льдом, да побольше.
Этот план всех устроил и комендант даже кликнул парней, чтобы начать приводить его в жизнь. Одного послал за питьём для дам на кухню, а остальные быстро убрали кресла и вытащили на середину стол. Девушки с Азильдой стояли недалеко от двери, ведущей в башню, ожидая, когда принесут воду.
Вот тут-то всё и произошло.
Где-то во дворе послышался шум, крики, топот, а затем в пиршественную залу влетел солдат, один из тех, что охраняли вход в крепость. Он вытянулся в струнку и доложил:
- Господин начальник гарнизона! У ворот карета с отрядом солдат императорской гвардии! Прибыл господин маркиз Даригон в сопровождении мага.
Нахмурился, пытаясь вспомнить имя, и вдруг расцвел:
- Этого, господина Герарда Каверско, вот!
Услышав имя своего мужа, Лина потеряла дар речи. Ноги стали ватными, в голове нехорошо зашумело. Она никого и ничего не боялась в этой жизни, кроме того, кто считался её мужем. Первым, что она почувствовала, был сковывающий страх.
Азильда же, наоборот, обрадовалась как дитя. Валер! Ее Валер! Он приехал, даже письмо передавать не пришлось! Какое счастье! Она была готова бежать ему навстречу, только пока не понимала куда. Ну ничего, пара минут — и он будет здесь. Любимый! Дорогой!
Как ни странно, трезвую, холодную голову в этой ситуации сохранила только Тина. Она сразу поняла: надо делать ноги пока все поражены известием и на них никто не смотрит. Лучше всего для этого подняться на башню и отрезать себя от возможных преследователей. Запереть двери, обрушить лестницу... Всё равно они собирались уходить порталами, так что какой смысл жалеть императорскую собственность?
Для начала она пнула Лину, чем привела её в чувство, а затем схватила Азильду за руку как можно крепче и потянула к закрытой двери, за которой скрывалась ведущая на башню лестница. Только бы успеть загнать её туда и запереть за собой дверь...
Лина спохватилась, уцепилась за другую руку своей жертвы и тоже потащила её в башню.
Все бы вышло, все бы получилось, если бы не потерянное в первые мгновения время, да не Азильда. Она вдруг стала вырываться и орать: