— Осторожно, не споткнитесь! — крикнул мне бывший профессор; он провел меня в подъезд, где, начиная с порога, стояла жуткая вонь, не продохнешь, пол весь был завален мусором.
Он показал на дверь квартиры справа от входа и сообщил, что в ней живет престарелый морской капитан. В день, когда в России произошла революция, он выиграл целое состояние в казино в Сингапуре, но еще до того, как закончился рейс, спустил его целиком в игорном доме в Шанхае. Сейчас у него в городской квартире живут две козы, которых он сам доит, делает сыр, а потом на рынке меняет козий сыр на водку.
Мы поднялись на четвертый этаж, дверь с пухлой стеганой обивкой отворилась, и мы оказались в освещенной розовым светом прихожей, дверь из которой вела в небольшую комнату. Благодаря розовому абажуру на ночнике, комната тоже вся тонула в розовом мареве. Какой-то дымок, причудливо извиваясь, тянулся к потолку.
— Герр Либман? — раздался хриплый голос откуда-то сбоку из полумрака. — Это вы?
Меня подвели к кровати, похожей на кованую железную шлюпку, в которой среди разбросанных подушек некое существо женского пола лежало, взирая на меня со страдальческой улыбкой. Кожа женщины отливала молочной голубизной, черные глаза поблескивали как угли. В ее сухих похожих на паклю волосах запутался бант, как у школьницы.
— Меня зовут Лидия Клавдина, — представилась ведьма, поднося к губам обсосанный окурок. — Возьмите, пожалуйста, стул.
Кое-как совладав с подушками, она с трудом приподнялась, опираясь на локоть. От распространившего затем странного запаха с примесью ацетона мне стало совсем дурно.
— Как ваше имя? — спросила она.
— Йоханнес, — пробормотал я.
Ее немецкий был примитивен и не шел ни в какое сравнение с уровнем моего лингвистически подкованного проводника, который на тот момент, как по мановению волшебной палочки, куда-то испарился. Я уставился в усеянное ржавыми пятнами зеркало на ножках из слоновой кости; оно помещалось между тумбочкой и колченогим креслом. И куда только подевался тот чудак с трубкой?
— А дальше?
— Клементиус.
— Вы, как я понимаю, из религиозной семьи. Ваши родители протестанты?
— Католики, — ответил я, в розовом мареве незаметно осматриваясь по сторонам.
В висках у меня стучало. Что это за дыра, куда я попал? «Беги, Янтье, — приказал я сам себе. — Беги, мальчик, это ведь…»
— Добро пожаловать, сын мой, — торжественно произнесла она.
Лидия Клавдина рассказала, что раньше работала учительницей биологии, но «молодежь испорченна и неблагодарна, она думает лишь о деньгах и о сексе. Glucklicherweise[13] теперь в России свободный рынок, действуют законы спроса и предложения, качание маятника, идеальное равновесие, как для людей, так и для звезд.» Она спросила, откуда я узнал адрес «Петербургских сновидений», из газеты?
— Из интернета, — ответил я.
— Не знаю такого, — промолвила она, покачивая головой, обтянутой пергаментной кожей. — Ну да ладно, неважно откуда течет вода, главное, чтобы не скудели арыки. Это очень древняя египетская мудрость.
Она загасила сигарету на кладбище сигаретных окурков — пепельнице из янтаря, и, как заправская немка, начала жаловаться на страшные боли в спине. На миг мне даже показалось, что передо мной ожила моя кельнская бабушка.
— Ужас, — стонала она, театральным жестом хватаясь за живот, за поясницу и бока. — Всю нижнюю половину тела так и пронзают раскаленные иглы, а вверху обширные участки тела потеряли чувствительность… Целые большие области… Это просто кошмар… Вы хотите чаю?
Дрожащей рукой она нащупала на медном столике о трех ногах стеклянный чайник, формой похожий на тыкву-горлянку. На дне его плескался густой зеленоватый осадок, припорошенный желтоватой плесенью.
— Большое спасибо, нет, — сказал я, — у меня болит желудок.
— Страдаете нервным заболеванием? — спросила она, приподнимая одну бровь и окидывая меня подозрительным взглядом.
— Нет, что вы! Просто немного шалит желудок.
— Голова кружится?
— Нет…
На стол вскарабкался таракан и самоуверенно просеменил в сторону чайника. Я расслышал даже, как шелестят его лапки под панцирем.
— Я бы хотел, хм…
— Что угодно, батенька, — перебила она меня с ухмылкой, — как тебе будет угодно, батенька, ничего не скрывай, все мне так прямо и… Ах, проклятье…