— Господин Либман, — вдруг зазвенел у меня над ухом знакомый голос, похожий на писк насекомого, собирающегося приземлиться. — Эй, господин Либман, вы меня слышите?
12
Очнувшись, я увидел Финкельштейна. Он стоял возле моей кровати и, глядя на часы, проверял мой пульс. Сколько в городе с пятимиллионным населением врачей? Но надо же было такому случиться — посланник позвонил именно ему.
— Не валяй дурака, Финкельштейн, — хриплым голосом произнес я, потому что в горле у меня пересохло. — Я в полном порядке. Скажи консулу, чтобы он вызвал такси; я хочу вернуться назад, к себе в гостиницу, я хочу спать…
— Сто шестьдесят, ничего особенного…, — пробормотал врач.
Я видел сквозь ресницы, как на фоне голубовато-золотистого облака покачивается его потная птичья башка.
— Может быть, у вас болит голова?
— Ничего подобного, нет никакой головной боли, все нормально! — нетерпеливо воскликнул я, почувствовав вдруг непреодолимое желание выпить стакан холодной воды. — Пусть закажут такси. Я хочу уехать. Скажите этому Дефламинку, чтобы он заказал для меня такси.
— Герр Либман, успокойтесь, не напрягайтесь. Вы уже второй день у себя в гостинице. Вы спали как сурок. Если позволите, вам что-нибудь снилось, что-нибудь странное?
Я протер глаза. Нимб вокруг головы Финкельштейна побелел, расширился, словно заставка в начале следующего фрагмента немого фильма — появились его руки, кисти и все остальное. На нем были зеленые брюки и бархатный пиджачок, весь залоснившийся и обтрепавшийся от разного рода передряг, сверху до низу усыпанный перхотью. Изображение продолжало фокусироваться, и вот появились уже и занавеси, и ночник, и нелепый красный телефон на письменном столе, и унылый дневной свет за окнами.
— Три женщины-специалиста в клинике номер 46 обследовали вас с головы до ног, — важно жестикулируя, сообщил он, — но у вас ничего не нашли. Все рефлексы в порядке. Вы абсолютно здоровы. Голова не кружится?
«Ты меня не проведешь, мерзавец, — подумал я, украдкой наблюдая за ним со своей подушки». Он снова источал тот особый, подозрительный запах, который оказался не чем иным, как запахом недавно принятого алкоголя. Он что, опять рылся в моих шкафах?
— Возьмите себе несколько бутылок! — ободряюще посоветовал я. — Две, три, весь запас, мне все равно. Но только, пожалуйста, уходите. Со мной же все в порядке? Или вам нужны деньги, доктор?
В заднем кармане моих брюк, которые были аккуратно перекинуты через спинку стула, придвинутого к письменному столу, оставалось еще сколько-то долларов; но когда я захотел подняться, чтобы достать их и дать Финкельштейну, я почувствовал, что мои ноги с трудом меня слушаются. Все мое тело стало вдруг тряпичным, как у куклы-марионетки.
— Господин Либман, вы не должны напрягаться. Напрягаться вредно. Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Воды, пожалуйста, — хриплым голосом попросил я.
Ссутулив спину, Финкельштейн двинулся в ванную и начал оттуда литургические песнопения, во все горло выводя: «Wasser; was sinds wir ohne dich? Nur Knochen und Staub… Nur Knochen und Staub…»[16]
Прошло немного времени и я значительно приободрился. Странно, но все у меня опять двигалось нормально: пальцы на ногах, ноги, мысли в голове — так тропический лес снова оживает после хорошего ливня. Я лежал в 961-м номере гостиницы «Октябрьская». Место: Санкт-Петербург, Россия. Выходит, я спал два дня подряд? Ну, и что в этом такого особенного? Кто сказал, что умственный труд не изнуряет? Сколько недель я брожу здесь повсюду, вынашивая план вернуть золотое кольцо. Моя жизнь — безнадежно бурлящий источник. Да, моя жизнь!
Я снова задремал. Когда я проснулся, оказалось, что Финкельштейн до сих пор не ушел. Скрестив свои журавлиные ноги, он сидел на стуле возле окна, шурша газетой. Когда я громко окликнул его по имени, он, как вышколенный служащий, подскочил ко мне, что мне совсем не понравилось.
— Почему вы до сих пор тут? — осведомился я.
— Ну, видите ли… — заламывая руки, он уставился в пол. — Честно говоря, здесь у вас так уютно. Так тепло. В комнатке, которую я снимаю, напротив монастыря — он махнул рукой в сторону окна — холодно, как в погребе. У нас до сих пор не топят.