«Отлично, — сказал он, — но почему вы пишете по-немецки?»
«Потому что мой друг не знает русского языка, — ответила я, расплакалась и сама спросила: „Сударь, как вы можете подозревать человека, не понимающего ни слова по-русски, в контрабандной торговле иконами? В контактах с московскими мафиози?“»
«Это наше дело, — лаконично ответил он, вернул мне ручку и, глядя на меня глазами протухшей устрицы, воскликнул: — У вас еще две минуты. Внизу уже ждет машина, которая отвезет вас в аэропорт. Там вам выдадут две тысячи рублей. После этого можете лететь в любую сторону, куда захотите. Я завидую вам… Широка страна моя родная…» И снова раздался тот же смешок, мелькнула гнусная ухмылка… Йоханнес, а сегодня днем, когда ты вернешься домой, они тебя не арестуют снова? О, где ты? Я бы хотела, чтобы ты был сейчас со мной. Я не понимаю, что творится. Они ведь дали тебе время до пятого декабря? Обо мне не беспокойся. Я о себе позабочусь.
«Когда дело будет расследовано до конца, вы сможете к себе вернуться», — это только что повторил и Смирнов. Расследовано? Когда все будет расследовано? Если ты во всем признаешься? Но если ты невиновен, то тебе не в чем признаваться… О, если бы чудо… Я могу лишь надеяться на чудо… это… Йоханнес…
Вниз тянулась линия в форме клюва попугая; они даже не дали Ире спокойно закончить письмо, подписать его. Я прижал к щекам холодные листочки. На ощупь они были как пергамент.
— Ну, и где же вы попрятались? — одновременно отчаянно и вызывающе закричал я, засовывая письмо в карман брюк и оглядываясь по сторонам. — Эй вы, шутники, куда вы подевались? Вы же хотели меня снова арестовать? Ну же, выходите…!
Но никто не появился. Стены, мебель, пустые чайные чашки возле кровати взирали на меня тупо, как глухонемые. Я сбежал вниз по лестнице и постучался в дверь, за которой прятался тип с багровым пятном. Ни звука, ни шороха в ответ я не услышал. Я снова поднялся наверх, сгреб в кучу все свои вещи, запихнул их в чемоданчик и вихрем вылетел на улицу.
— Kuda? — русский за рулем неизвестной «волги» нажал на тормоз.
— Отель «Астория», — ответил я, удобно устраиваясь на заднем сидении, а сам подумал: потрачу с пользой доллары Дефламинка. Мне необходимо помыться, побриться, погладить рубашку и костюм… Совсем недолго остается до моего разговора с принцем, моим будущим королем… А затем, милая Ира, затем все вообще…
32
Мой отец скончался в больнице через полчаса после того, как его нашли повесившимся на чердаке. «Подоспей мы на две минуты раньше, — рассуждал у меня над головой больничный халат — я все время наблюдал за стрелкой настенных часов, прыгавшей по кругу как длинноногое насекомое, — тогда бы мы его, вероятно, еще могли спасти…»
Моя мать молчала. Несмотря на ее расширившиеся зрачки, чуть ли не выскакивавшие из орбит, я знал, что она рада, с души у нее свалился груз.
— Что ты будешь кушать, золотце? — не дрогнув, спросила она меня, как только мы возвратились домой. Мне было страшно, я пытался не смотреть на притягивавшее меня как магнит кресло отца, стоявшее возле окна. — Оладушки? Или же блины с сиропом?
Как она могла быть такой оживленной? Это казалось мне предательством, несмотря на то, что я ее в то же время хорошо понимал, хотя и был маленьким. До этого я столько раз лежал без сна, глядя в потолок, в широкой постели рядом с мамой, в то время как снизу из кухни доносились крики и звяканье бутылок. И вот теперь папа умер. Он больше никогда не вернется. До тех пор пока, спустя много лет…
«Как, скажи, у тебя обстоят дела с дедушкой?» — спросил однажды циничный парнишка из моего класса. — «Откуда он родом? Не из Фрицландии ли?»
Я, смутившись, утвердительно кивнул, при том, что даже фотографии моего немецкого дедушки никогда не видел. К тому времени когда «бабуля», бывшая в услужении, приехала с папой в Голландию, дед уже давно был покойником. «Выходит, твой отец был чистокровным фрицем? — с триумфом отреагировал парень. — Господи Иисусе…» И, размахивая руками, он помчался от меня по школьной площадке, как глашатай, громко оповещая: «Отец Либмана чистокровный немец… Чистокровный…»
«Нет, я не хочу блинов! — заорал я на мать. — Папа умер. Я вообще не хочу ничего больше есть. Никогда! Никогда! Никогда!» И потом несколько часов кряду просидел на кухне, за тем же самым столиком, за которым мой папа ежедневно с трех часов дня начинал заливать себе в топку пиво из бутылок. Вот тогда-то мама впервые в страхе прошептала: «Боже мой, ты точь-в-точь как твой отец… Боже мой…»