– Нет, не могу!
Рюдзи схватил его за грудки, дернул вверх и влепил пару хороших оплеух.
– Ну, очухался? Что ты не можешь? Дурака не валяй! У него смерть перед носом маячит, шанс спастись представляется, а он сидит и палец о палец не ударит, как урод последний! Ты же не только свою шкуру спасаешь! Забыл, что по телефону сказали? Прекрасно, ты сиди, а бэйби твоих любимых пусть злые тетки в темное место волокут!
Мысль о жене и дочери привела его в чувство – действительно, нечего сидеть тут, поджав хвост. Их жизнь полностью зависит от него. Но тело никак не хотело слушаться.
– Слушай, а смысл-то есть в том, что мы делаем? – бессильно промямлил Асакава, прекрасно понимая, что смысла как раз нет в том, чтобы задавать подобные вопросы.
– Хочешь, расскажу поподробнее, что профессор Миура думал на этот счет? После смерти человек может оставить в этом мире мощный заряд ненависти. Для этого нужны три условия: замкнутое пространство, вода и определенный промежуток времени до смерти. Короче, если в замкнутом пространстве кто-то долго и мучительно умирал, и вдобавок вокруг была вода, то все это место будет насквозь пронизано негативной энергией. А это что? Правильно, колодец – замкнутое пространство есть – раз, вода есть – два. А теперь вспомни, что бабка та говорила!
…И как теперь самочувствие? Смотри, будешь с водой баловаться, нежить накликаешь.
С водой баловаться… Именно! Садако Ямамура и сейчас хлюпается здесь, в этой самой грязной воде. И это баловство с подземной водой длится уже невесть сколько лет.
– Садако была еще жива, когда упала в колодец. И пока ждала смерти, наполняла, пропитывала его ненавистью. Все три условия налицо.
– И что?…
– Что-что… Миура говорит, что снять проклятие проще простого. Нужно только дать духу освобождение. Короче говоря, надо достать из тесного колодца останки Садако Ямамуры, отслужить панихиду и захоронить ее на родине – вот и всё. Вернуть ее надо, в просторный и светлый мир…
Асакава вспомнил чувство освобождения, которое было у него, когда он лазил наружу за ведром. Выходит, Садако нужно то же самое? Именно этого она и хочет?
– Думаешь, это и есть то самое заклинание?
– Допускаю. Может, конечно, и нет.
– Как всегда, ничего определенного?
Рюдзи снова взял Асакаву за воротник.
– Ты сам-то думать совсем разучился? В нашем с тобой будущем вообще ничего определенного нет и быть не может, понял? Да, все в нем вот так – туманно и непонятно. Но ты все равно живешь, правильно? Что же теперь, из одного страха неопределенности всякую жизненную активность прекращать? Тут, старик, одни вероятности… Заклинание? Откуда я знаю, может Садако и чего другого хочет. И все равно велика вероятность того, что проклятие исчезнет, если выкопать ее отсюда, правда?
Лицо Асакавы было перекошено, он беззвучно кричал о чем-то…
Замкнутое пространство, вода и отрезок времени перед смертью? И если все эти три условия присутствуют, то негативная энергия будет сильнее всего? И из чего следует, что все это не бредни полоумного псевдоученого?
– Понял? Ну и прекрасно. Вот и полезай-ка вниз, дружок.
Что «понял»… Ничего я не понял!
– Все, нет времени сопли размазывать! У тебя уже скоро час "Ч", – голос Рюдзи с каждой секундой «добрел», – И не думай, что без борьбы удастся жизнь прожить.
Идиот! Это твои взгляды на жизнь, и сунь их себе…
Но Асакава наконец нашел в себе силы залезть на край колодца.
– Ну вот, так-то лучше.
Асакава вцепился в веревку повис в дыре. Лицо Рюдзи было прямо перед глазами.
– Все нормально, нет там ничего. Сейчас твой главный враг – больное воображение.
Он посмотрел вверх: фонарь неизменно ярко светил прямо в глаза. Прислонился спиной к стене, чуть ослабил руки. Ноги скользнули по камням, он тут же провалился на метр вниз. Руки обожгло.
Некоторое время Асакава болтался над самой водой, не решаясь опуститься. Вытянул ногу, как будто пробовал воду в ванне, погрузил до лодыжки. От холодного прикосновения воды тело тут же покрылось гусиной кожей, Асакава отдернул ногу. Но руки уже все равно уже не держали. Под весом собственного тела он постепенно сползал вниз и наконец, не выдержав, коснулся ногами дна. Слой мягкой грязи тут же затянул по колено, крепко ухватив за ноги. Асакава что есть силы вцепился в болтавшуюся перед ним веревку. Его охватила паника – казалось, сотни рук протянулись к нему, и тащат, стараются утопить в грязи. Сзади, спереди, слева и справа давили стены, криво улыбались извилинами камней: «Не уйдешь, не уйдешь…»
…Рю-у-дзи-ииии!
Хотел закричать, но голоса не было. Безумная духота. Из горла вырвался только сдавленный хрип. Как тонущий ребенок, Асакава задрал голову вверх. По внутренней стороне бедра потекла теплая струйка.
– Дыши, Асакава, дыши!
От непомерного ощущения сдавленности Асакава сам не заметил, как остановил дыхание.
– Я тут, все в порядке, – донесся до него разносящийся эхом голос Рюдзи, и Асакаве удалось наконец вдохнуть.
Только бешеное сердцебиение никак не прекращалось. Какая работа в таком состоянии! Изо всех сил он попытался подумать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь веселом… Если бы наверху было обычное небо со звездами, наверняка дышать было бы легче. Всему виной этот чертов Б-4, закупоривший колодец со всех сторон. Этому состоянию некуда улетучиваться. Даже без бетонной крышки – сверху только затянутый паутиной дощатый пол. Двадцать пять лет Садако Ямамура обретается в этом кошмаре… да, наверняка она где-то здесь, прямо под ногами. Здесь могила. Могила, где лежит мертвец. Ничего иного на ум не приходит. А вообще не думать, блокировать сознание – то же самое, что лететь со связанными крыльями. Здесь Садако Ямамура закончила свою жизнь, закончила трагически, и сцены, промелькнувшие у нее перед глазами в момент смерти, обрели плоть, стали проклятием этого места. Проклятие выжило, затаилось в этой тесной дыре, настаивалось как тесто, дышало как море приливами и отливами, временами сильнее, временами слабее. И вот однажды, случайно совпав с частотой радиоволн случайно оказавшегося наверху телевизора, проклятие выползло на свет божий. Садако все еще дышит. Хаа… хаа…, – звук ее тяжелого дыхания слышится ниоткуда, просачивается в тело. Садако Ямамура, Садако Ямамура… ее имя непрерывно звучит где-то на задворках сознания, жуткое и одновременно красивое лицо выплывает из фотографии, грациозно, соблазнительно кивает. Садако здесь. Ее нужно найти. Асакава принялся раскапывать дно колодца. Он представлял себе ее прекрасное лицо, ее тело, пытаясь удерживать образ в голове… Останки этой прекрасной женщины здесь, прямо внизу, под слоем грязи и его же собственной мочи. Налегая на лопату, Асакава старательно выгребал грязь. Время уже не беспокоило. Часы он снял, прежде чем спускаться сюда. Тяжелая физическая работа и волнение парализовали боязнь, заставили позабыть о лимите времени – его течение вообще не ощущалось. Оно измерялось теперь только биениями сердца, количеством поднятых ведер с грязной водой.