Но Волгин все читал, читал и вскакивать, похоже, не собирался. Даже более того, некоторые стихи он, как показалось Лешке, откладывал, не дочитывая. Изредка в их сторону поглядывала мать. Молчание затягивалось. Тогда Лешка не выдержал и сказал:
- А я вот вчера о Пушкине написал...
- О Пушкине? Любопытно. Ну-ка, прочти!
Лешка вскочил, отодвинул ногой от себя табуретку, сложил руки сзади и стал громко декламировать:
В лучшей традиции века
Он вызов повесе бросил.
Тень черного человека
От себя и жены отбросил.
Сквозь этот январский иней
Смотрели два пистолета.
Колыхнулся в воздухе синем
Запоздалый выстрел поэта.
За десять шагов до рая
Пушкин споткнулся на берегу.
Кровь закапала, остывая,
Красной вишенкой на снегу...
Закончив, Лешка вопросительно уставился на Павла.
- Понимаешь, Леша... - поэт отложил листки от себя и откинулся на диване. Из его дырявых носков виднелись голые пальцы. - Мне кажется, ты торопишься. Напор у тебя, конечно, есть, этакое юное поэтическое нахальство... Ну, естественно, размер где-то хромает, рифма тоже... Но это все мелочи, это можно поправить. Хуже, что ты пишешь, не вникая в материал. Ну вот хотя бы Пушкина взять. Ведь это человек-эпоха, это создатель русской литературы как таковой. И личность совершенно потрясающего масштаба. Император Николай I после беседы с Пушкиным сказал: "Я сегодня говорил с умнейшим человеком России". И ведь правильно сказал! Пушкин жил в эпоху романтизма, во время блестящей аристократической поэзии. И не просто жил. Он был наиболее ярким воплощением этих понятий. А ты, ничего об этом не подумав как следует, с маху взялся за Пушкина, да еще пишешь о нем в каком-то расхристанном маяковско-есенинском духе. Это, брат, безвкусица...
Лешка скис на глазах.
Поэт посадил его рядом с собой и обнял:
- Учиться надо! Учиться вместе с друзьями и у друзей. Вот ты говоришь: друзья нехороши. Это ерунда. Во-первых, не может быть, чтобы во всем городе не нашлось нескольких человек, близких тебе по духу. Их надо искать. Что у вас, нет музея, библиотеки, Дворца культуры? Наверняка есть. Во-вторых, найдутся еще иные друзья - книги. Не только Пушкин, Лермонтов, Есенин, но и Лорка, Ахматова, Пастернак, десятки других поэтов должны стать твоими друзьями. Конечно, поэзию начала века здесь трудно достать, Гумилева особенно... Но сиднем сидеть тоже нельзя: надо искать выхода на самиздат, что ли...
У Лешки в голове от всего этого каша заварилась. Сидел он, переваривая непонятное: Николай I, Гумилев, "самиздат" какой-то... С одной стороны, вроде бы ясно было, что он, Лешка, потерпел позорное и до невозможности стыдное поражение, а с другой, несомненно, стоит он на пороге неведомой страны. И это серьезно, коли московский поэт беседует с ним почти на равных.
- Я вижу, вы, Павел, хоть и плотник, а человек образованный. - Мать сняла фартук и села напротив. - Хочу вам случай один рассказать. Идем мы однажды поздно вечером с Лешкой по улице. А он останавливается у лужи и говорит: "Мам, гляди, как звезды купаются. Много их, наверно, тут. Им бы поглубже где. Давай снесем их в речку". Это уж довольно давно было. с тех пор я стала за Лешку опасаться. Чудной он у меня. Вроде бы и хорошо, что он на других не походит, а в другой раз глянешь - так и страх берет: а ну как умом тронется... Вы уж мозги-то ему проветрите, а то больно уж он этой своей поэзией увлекся.
- Да вы не пугайтесь за него, - успокоил ее Павел. - У Алексея - дар Божий. Я не знаю, станет ли он поэтом, но одаренность его несомненна. Интересно, в чем она проявится... В принципе, можно и в плотницком ремесле достичь гениальности - таким стать художником, что никому не сравниться.
Некоторое время все молчали. Потом мать спохватилась:
- А что это мы сидим? Ведь ужинать пора. - Она поднялась и стала перекладывать со стола лишние вещи.
И тут упала шкатулка с иголками да нитками, а оттуда, из маленького отделения, вдруг что-то покатилось по полу, сверкая огнистыми проблесками.
- Что это? - спросил поэт.
- Да так... - смутилась мать. - Колечко наше семейное...
- А можно посмотреть? - в голосе Павла звучал неподдельный интерес.
Кольцо
- Ну что ж... Посмотрите, коли охота.
И словно незримая тень повеяла по комнате, когда мать передавала кольцо Волгину.
На первый взгляд было оно совсем простое: ровное, сверху черный лак, разрезанный по всей длине двумя параллельными золотыми бороздками, а внутри - обычное, полированное, только с какими-то буковками. Лешка к нему настолько привык, что уже не обращал внимания. А поэт заинтересовался, да еще как!
- А колечко-то антикварное... - протянул он, изучая пальцами свою находку. - Похоже, первая половина XIX века. Эге, да тут что-то написано! Ну-ка, ну-ка...
Он достал из кармана квадратный необычный кошелек, развернул его, вытащил оттуда маленькую линзу и, прищурив один глаз, принялся всматриваться.
Прошло несколько секунд.
Волгин поднял голову и глянул на присутствующих затуманенным взором.
- А откуда у вас это кольцо, если не секрет?
- Я же говорю - семейное... Бабушкино еще...
- Покупное или дареное?
- Да откуда ж мне знать! - рассмеялась мать. - Меня ведь тогда и на свете не было, коли оно такое старое, как вы говорите.
- А если постараться? Припомните, это важно.
- А ведь и верно... Да, точно! Мама когда-то обмолвилась. Точно, дареное оно!
- Ну, Алексей, поздравляю. Это не просто кольцо - это реликвия. Знаешь, что там написано? По-латыни: "Муза глориам коронат". То есть "Муза славу венчает". И значит, принадлежало оно какому-то поэту. Может быть, даже декабристу: Кюхельбекеру, например, или Батенькову. Каково? Да и не так важно это. пусть даже то был никому не известный поэт-любитель. Но ты от него завещание получил через такую бездну времени. Полтораста лет - ты представляешь?