Эта история не понравилась Владу. Он не заметил машины в зеркале, она смазала по нему и исчезла бесследно. Но все было и так ясно. Слева на взгорке Самотёки, у кинотеатра стояли они. И хотя он их не видел, он знал, что они там.
Еще весной на приеме в мэрии, когда ему дали на выбор несколько зданий (театр давно перерос свой подвал), он выбрал этот старый, забытый, единственный кинотеатр на кольце.
- Что там теперь? - наивно спросил он.
- Ничего, - ответили в управлении, - зал игровых автоматов. Аренда кончается через год.
- За год мы все успеем, - решил тогда Влад. И подписал Самотёку.
Но денег на капитальный, как всегда, не хватало. А кроме создания сцены они замахнулись на цокольный ресторан. Проект с архитектором тогда разрабатывал Женя, он же и сделал первый взнос. После сериала у него накопились деньги. Игорный зал в ободранном кинотеатре вела какая-то шушера, но кто стоял за ними, Влад не знал.
Неужели и их души так же безостановочной чередой кружат над кольцом? И будет ли его душа когда-нибудь так же стремиться вслед за всеми? Если да, то он сможет проверить это очень скоро. Высшая точка отсчета показалась ему абсолютно доступной.
Летая во сне постоянно, он знал, как легко и естественно подняться в воздух, как без усилий, ничуть не напрягаясь, а лишь направляя толчками тело, набрать высоту. И уже оттуда, с птичьего полета разгадывать всех оставшихся, отрешенно следя за хитросплетениями их жизней, обретая в свободном полете окончательную свою от них независимость.
Предзакатное солнце полоснуло по глазам, и Влад опустил щиток. С кольца они свернули на запад. Вереница покатила живее. Внизу впереди уже замаячил их новый дом.
Женя бы не простил. Нет, Женя бы понял. Женя бы понял, но никогда не простил. Ее судьба так причудливо непостоянна, что с кем бы она ни была, Влад все равно бы все переиначил. Он всегда вел себя так, будто сам и сочинил все это. И ее, и Женю, и всю их конечную жизнь. Он сочиняет бегущее время, как придумывает спектакль. И кто примет в нем участие - тот пропал.
- Вон, - показал он, - вон там, под облаком.
Такой Москва не была никогда. Ни в начале века, ни при Советах, ни после. Подновленная, перекрашенная, несмотря на изрядную безвкусицу, она удивительно похорошела. И смотрелась почти (а в центре и вовсе без скидок) настоящей Европой. Разве можно сравнить с той потемкинской деревней, что встречала олимпийцев лет двадцать назад? Теперь ее новые дома, поставленные наобум, без всякого расчета на спрос, стояли все-таки прочно на своих ногах. И простоят так еще долго, если нас Бог убережет от маразма.
Дом стоял на отшибе, в стороне от проспекта, но был на пять голов выше всех остальных. Она содрогнулась от неясных предчувствий.
После смерти Жени она вдруг осознала, какой ценой куплена новая Москва. Сколько крови текло за ее зеркальным фасадом. Какая зловещая война разрушила изнутри эти недостроенные громады, в которых никак не уживается жизнь.
- Какой этаж?
- Двадцать второй. А что?
- Ничего. Четный - это хорошо.
Что до него, он предпочитал нечетные числа. Он и себя относил к нечетным. И все мужчины представлялись ему нечетными, со своими вытянутыми единицами. А рядом их половинки - такие круглые четкие двоечки, восьмерочки, шестерки. Чёт - нечет, чёт - чёрт.
Он поднял щиток, чтоб она увидела весь Вавилон разом. Катя нагнулась, но на всю поднебесную взгляда не хватило. Дом был неестественно синий, прозрачный. Круглая башня стекла. Такая коробка из-под торта. С безобразной оранжевой лентой вокруг. Они оставили машину на еще не убранной площадке возле контейнера со строительным мусором. Рядом каток спешно утюжил асфальт. Вслед за ними, как из сна, въехал "чероки" и встал в тени за контейнером.
За конторкой у лифта их встретил вопрошающий взгляд. Оценив вошедших, охранник поднялся и, не снимая с лица вопроса, поспешил навстречу. Ни тени улыбки, ни искры в глазу.
- Восемь семь, - не глядя на него, отчетливо, как в казино, произнес Владислав Андреевич. Ставки сделаны. Теперь ему нужен только выигрыш. Человечек звякнул ключом и преувеличенным жестом пригласил именитую пару к лифту.
Возносясь вверх, она прижалась к нему. Почувствовав ее так близко, он понял, что все правильно. На площадке двадцать второго консьерж тряхнул прямыми волосами и, многообещающе закатывая глаза, попытался что-то изречь, но Владислав Андреевич не дали ему развернуться и с редкой для них бесцеремонностью подтолкнули обратно к лифту.
- Вы свободны, - неожиданно высоко прозвенело под круглыми сводами.
Вставив ключ, он увидел себя со стороны, (как цитата - гигантская дверь в хичкоковском "Процессе") и, загадочно глянув на Катю, нажал ручку.
Эффект был ошеломляющий! Увидев зал, Катя зажмурилась, прижала руки к груди и запрыгала как в детстве, часто-часто, вздымая к попке свои маленькие каблучки. Потом сорвалась с места и побежала куда-то в глубь дома, расталкивая перед собой бесконечные двери. Каждое открытие озарялось ликующим выкриком. Он медленно поплелся вслед.
Новый дом вызывал в нем странные ощущения. В отличие от Кати, он видел в нем не новизну, а окончательность времени.
Квартира, из расположенных по кругу сегментов, нарезанных и разделенных прокладками стен, как куски торта "Прага", кружила ей голову неотступным запахом шоколада.
Что это? (Дверь!) - вопрошала она самоё себя (Еще дверь?) или не себя, а что-то близкое ей, но другое, неземное создание (Снова дверь...), которому на миг приоткрыли щелку (Ап!) в запредельный загадочный свет (Оп-па!), в котором и должно жить таким, как она, получившим наказ увидеть светлое будущее (Ха-ха!), вместо добитых отцов (Ба-бах!).