— Почему?.. — недоуменно спросила Лия.
Он пожал плечами.
— Моя дочь говорит, оно — ваше. Она странная и упрямая.
Зажав кольцо в одной руке, Лия другой рукой открыла кошелек.
— Сколько просите, сеньор?
Она приметила легкую зависть в глазах ремесленника, когда тот смотрел на раздувшийся кошелек у нее на поясе. Однако, вздохнув, он покачал головой.
— Подарок. Я сделал кольцо для нее, а она отдает его вам.
— Хорошо, мастер! — Лия закрыла кошелек. — Пожалуйста, передайте ей мою благодарность. — Она повернулась, собираясь уйти, но остановилась, держа кольцо двумя пальцами. — Но… один вопрос, сеньор. Витые серебряные нити. Мне… нравится, как они выглядят. Но я думаю, они могут поранить палец того, кто будет его носить. Почему вы сделали кольцо такой формы?
— Обычно я не делаю кольца, senora doncella. Богатые здесь не покупают, они хотят, чтобы их драгоценности были совершенными. Но кружок, сделанный ремесленником, не должен быть совершенным.
— Почему?
— Потому что такое совершенство было бы насмешкой над великим Творцом. — В его глазах снова промелькнуло лукавство. — Разве ваша собственная заповедь относительно кумиров говорит не о том же самом? Мои безделушки, мои фигуры крученые, абстрактные. Совершенно лишь созданное Аллахом. Созданное людьми — путаница из ломаных линий.
Она открыто выдержала его взгляд и мгновение спустя сказала:
— Вы — не христианин. Даже не новый христианин. Вы не обращенный.
Он ничего не сказал, глядя на нее с полуулыбкой, как в тот день, когда она впервые увидела его стоящим в дверях своей мастерской.
— Почему вы так откровенны со мной? — спросила она.
Он отвернулся, поправляя предметы на полках: позолоченную чашу, фигуру собаки, сделанную из железа или кожи, серебряное блюдо, украшенное прекрасными вытравленными геометрическими узорами, настолько сложными, что у нее голова кружилась при взгляде на них. Его руки располагали предметы, а сам он тихо напевал без слов.
Лия знала эту мелодию. Это была еврейская свадебная песня, ее научила ей мать.
На площади Лия оказалась среди толпы нищих и пешеходов, покупателей и медленно бредущих кающихся грешников в длинных темных мантиях. Грешники были в темных масках и остроконечных колпаках, они несли на плечах восемь украшенных драгоценностями статуй Святой Девы, одетых в золотые одежды. Одна из фигур в остроконечном колпаке зашипела на Лию, когда она столкнулась с ней. Зловещие и мертвые, как у акулы, глаза бессмысленно смотрели на нее сквозь прорези маски. Охваченная отвращением девушка отступила назад в толпу, пахнущую чесноком, ладаном и пеплом. Дети следовали за процессией, разбрасывая лепестки оранжерейных роз, которые им раздали священники.
Дома Себастьян де ла Керда сорвал с ее головы вуаль.
— Что там, на улицах, похоронные процессии? — недовольно спросил он. — Или ты прикидываешься монахиней?
— Я была на мессе, отец! — сердито ответила Лия. — В соборе женщине пристало быть в вуали. — Она сидела в обтянутом бархатом кресле и вызывающе смотрела на отца.
Он замахнулся, но опустил руку, когда Лия вздрогнула.
— Ты лжешь мне, дочь. Ты ходила не на мессу, а тайно в старый еврейский квартал и была в лавке на площади Сокодовер. Нет, не хмурь брови. Ты уже должна знать: те, кто служат в доме де ла Керды, отчитываются передо мной, а не перед тобой. Твой сопровождающий обманул тебя, Елизавета.
— Меня зовут Лия, господин.
— Только ты так себя называешь! — закричал де ла Керда, покраснев от гнева и осушая хрустальный бокал с вином.
«Это не совсем так», — подумала Лия, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Когда Лии было пятнадцать, ее мать в последние часы своей жизни — она умирала от потери крови при родах сына, который тоже умер, не успев вздохнуть и трех раз, — подарила дочери это имя.
— Так звали мою мать, да почиет она в мире, — прошептала Серафина. — Она умерла до твоего рождения. Мое замужество ускорило ее смерть, по крайней мере так все считали. Но мне хотелось бы вспомнить ее в твоем имени, Лия.
— Мой отец не позволит носить мне это имя, — высказала предположение Лия. В это время Себастьян де ла Керда нетвердыми шагами мерил покрытый ковром коридор у комнаты умирающей. В своей печали он выпил три бутылки мускателя.
Мать Лии слабо рассмеялась.
— Я сама не позволила бы тебе этого. Не позволила бы дать тебе никакого другого имени, кроме христианского. Дочь, я не выносила и намека на прежнюю веру еще до того, как стала христианкой. Это была не моя вера, и я ее ненавидела. — Мать закрыла глаза. — Но ты все это знаешь. Я тебе рассказывала.