Завязался спор, одни защищали жен, другие мужей. Маркиз злорадно улыбался про себя: он решил мстить сегодня же.
Около 11 часов все разошлись по своим комнатам. Маркиз сошел в сад, позвал сторожа и приказал:
— Жюль, через два часа спустите собак с цепи.
— Но, барин, ведь эти доги никого не признают, кроме меня, ночь так темна, они могут разорвать человека…
— Разве вы не слышали, что в окрестностях появилось много бродяг?
— Слушаю, барин, через два часа я спущу собак.
Де ла Шасне ходил задумчиво около замка; была чудная июньская ночь, настоящая ночь любви. Благоухали цветы, а ему сквозь аромат мерещился запах крови… Не для мнимых бродяг приказал он спустить догов, тех самых догов, которых маркиза прислала осенью из Парижа…
Шасне поднялся к себе, взял револьвер, затем уселся в темном углу у одного из подъездов. Можно будет наблюдать и быть незамеченным.
После двенадцати послышались где-то шаги, очевидно, шли по коридору, потом скрипнула лестница; вскоре дверь отворилась и капитан де Кавальон быстро направился в темную аллею.
Через четверть часа таким же путем и по тому же направлению проскользнула маркиза… Кругом тихо… темно…
До беседки было не больше двух сажен и ночью должно бы было доноситься малейшее движение, звуки, а между тем, все тихо…
Вдруг маркиз подумал: а что, если Жюль не спустил собак? Он побежал к будкам — пусто. Тогда маркиз начал осторожно пробираться к беседке; приближаясь, он услышал ворчание собак и голос капитана, успокаивающий их:
— Пэджи, Кэтти, замолчите же, так-то вы слушаетесь старого хозяина!
Затем де Кавальон шутливо обратился к маркизе:
— А я-то старался дать им хорошее воспитание!
Маркиз понял: собаки были подарены капитаном, а вовсе не куплены…
Теперь они узнали своего владельца и радостно его приветствовали.
Положение де ла Шасне становилось ужасным.
Маркиза говорила капитану:
— Послушайте, Поль, я боюсь… Наверное, где-нибудь поблизости мой муж. Я предчувствую что-то недоброе…
— Да, да, это я! — закричал маркиз. — Вам не удастся бежать.
И в полутьме беседки он старался различить их тени, направлял револьвер, он прицелился…
— Негодяй! — вскрикнул капитан.
В одно мгновение Пэджи кинулся на маркиза и повалил его, на помощь бросилась и Кэтти. Несчастный ла Шасне застонал, конвульсивно поднялся — упал, кровь хлынула изо рта: доги перегрызли ему горло. Маркиз был мертв.
Никто не узнал тайны этой ночи. Капитан де Кавальон уехал в Марокко, маркиза поселилась в монастыре. Прошел год… Любовь восторжествовала: капитан женился на маркизе де ла Шасне.
Вблизи Бордо продается усадьба Шасне с двумя громадными догами — прекрасными сторожами.
Пьер Лоти
ГОВЯДИНА
Посреди Индийского океана, скучным вечером, начинал уж стонать ветер.
Два бедных быка оставалось у нас из двенадцати, взятых из Сингапура, чтобы быть съеденными дорогой. Этих двух, последних, приберегали, так как переезд затянулся, препятствуемый неблагоприятным ветром.
Стояли они вдвоем — бедные, чахлые, исхудалые, жалкие, с кожей, уже потертой на выступах костей благодаря боковой качке. Уже много дней плыли они в этом несчастном положении, оборотясь спиной туда, назад, к своим пастбищам, куда никто не вернет их больше, коротко привязанные за рога один возле другого и покорно наклоняя головы всякий раз, как волна врывалась оросить их тела новым студеным душем. С потухшими взорами, они жевали вместе скверное сено, смоченное соленой водой, — животные, приговоренные к смерти, вычеркнутые заранее из числа живых существ, но обреченные страдать еще долго, прежде чем быть убитыми, — страдать от холода, толчков, отяжеления, неподвижности и страха…
Вечер, о котором я говорю, был особенно грустен. На море бывает много таких вечеров, когда грязные свинцовые облака тянутся по горизонту, где потухает день, когда ветер подымает свой голос и ночь обещает быть непокойной.
Тогда, в сознании своего одиночества среди безбрежных вод, нас охватывает тревога, какую никогда не могут внушить сумерки на земле, даже в местах самых мрачных. А эти два бедных быка, существа, взросшие на лугах и пастбищах, которым больше, чем людям, чужда эта движущаяся пустыня и не знающие, подобно нам, надежды, должны были, наверное, — несмотря на первобытность своего ума, — испытывать в нем смутно образ своей близкой смерти.
Они жевали жвачку с медленностью больных, устремив свои большие, неподвижные глаза на эти зловещие морские дали. Один за другим товарищи их были убиты на этом самом помосте, рядом с ними. Около двух уж недель они жили одиночеством, опираясь друг на друга во время качки, потирая один у другого рога в знак дружбы.