Конечно, все это совершенная правда, но что же я мог сделать? Так создан свет. Я утешал его, как умел. Ужасно жаль мне было бедного мальчика.
Как я и ожидал, мисс Скэнтлинг скоро утешилась с поклонником лет на пятнадцать старше нашего Синга.
Как только это стало известно, Синг совсем пришел в отчаяние и день ото дня становился все хуже и хуже. Он оставил Картера и устроился отдельно. Он все еще посещал наш клуб, но вел себя крайне странно. Всегда мрачный и подавленный, он иногда вдруг, ни с того ни с сего, становился страшно шумным и придирчивым. Я подозревал, что он пьет чересчур много. Однажды я даже сказал об этом Картеру. Ведь он был отчасти ответственным за судьбу несчастного юноши.
— Смотрите! — сказал я. — Если вы не будете лучше следить за Сингом, дело может кончиться плохо.
— Я знаю, знаю! — ответил он (в нашем округе, кажется, не могло быть ничего такого, чего бы Картер не знал). — Это ужасно неприятная история. Он все не может забыть.
— Это бы еще полбеды, — проговорил я многозначительно.
— Вы думаете, он пьет? Я сам боюсь этого. Но я не уверен.
— Я тоже не уверен, — ответил я. — Давайте ему побольше работы, чтобы у него оставалось меньше времени на мрачные размышления.
Картер погладил себя по липу рукой, что он делал всегда, когда был чем-нибудь озадачен.
— Да. Он теперь находится в неуравновешенном состоянии. Это, конечно, естественно. Но я все-таки подумаю, как бы тут помочь горю.
Конец, однако, был ближе, чем думали мы оба. Хотя для Синга и тогда уже, я думаю, не было спасения, но все же я убежден, что в окончательной катастрофе много виноват Герринг. То, что он был тогда пьян, не может считаться оправданием. Герринг очень часто бывал пьян. Он плантатор; рослый, дородный малый довольно вульгарного типа, отличный стрелок, первоклассный игрок в поло и в крикет, но, как мне кажется, довольно посредственный плантатор. А когда он бывает навеселе, что случается довольно часто, тогда он становится страшно заносчивым и неприятным.
Однажды вечером, в клубе, после игры в поло, Герринг практиковался в стрельбе. Он тогда уже выпил больше, чем было бы ему полезно. К несчастью, Синг как раз проходил в курительную комнату и нечаянно задел Герринга за локоть в то время, как тот стрелял. Герринг вспылил:
— Смотри, куда идешь, проклятый туземец!
Оскорбление было велико. Я уже сказал, что единственным оправданием Геррингу могло служить то, что он был пьян. Я ждал, что вот-вот произойдет убийство.
Синг, несмотря на свою темную кожу, побледнел так, что даже губы его побелели. Но в нем сказались традиции Оксфорда, и он прекрасно совладал с собой.
— Виноват! — сказал он и вышел.
Герринг, ничуть не подозревая о совершенном им громадном зле, продолжал стрелять.
Я был единственным свидетелем печального инцидента и, если я раньше был более или менее равнодушен к Сингу, в эту минуту я полюбил его. Он показал себя джентльменом. Но я заметил перемену в его лице, значения которой я не мог уяснить себе. Точно открытая раньше дверь внезапно закрылась передо мной. И я не знал, что там делается за дверью. Я чувствовал себя обязанным извиниться перед ним за свою расу.
Я нагнал его, когда он уже вышел из клуба и садился в свой экипаж. Я попросил его довезти меня до дому.
Пока мы ехали по пыльной дороге, я старался разговаривать с ним, но он не отвечал мне. Он, видно, потерял прежнее доверие ко мне и подчеркивал разницу. Напряжение становилось невыносимым, и я не выдержал. Слезая у своих ворот, я обратился к нему:
— Слушай, Синг. Я огорчен гораздо больше, чем ты думаешь, тем, что произошло в биллиардной. Забудь, что сказала эта пьяная скотина. Он и сам не понимал, что говорил.
Синг посмотрел на меня, но в темноте я не мог разглядеть выражения его лица.
— Не суйся в чужие дела, проклятый англичанин! — прошипел он.
Я видел, как он взмахнул хлыстом, и в то время, как он говорил, я вдруг почувствовал на своем лице сильный удар хлыста; в тот же момент его пони рванул и побежал по дороге, оставив меня стоять в изумлении и с едва не вытекшими глазами.
Удар мог быть случайным. Так я подумал, когда немного пришел в себя. Но в словах не могло быть ошибки. Злоба и стыд довели бедного мальчика до безумия. Я легко простил ему. Но я не мог простить его воспитателя, Коля, и долго думал о том, что сказал бы он теперь о своем опыте, если б узнал о его последствиях.