Подошедши к Берти, слуга обнял его своими руками и сильно сжал его, почти коснувшись его рта своим ртом. Нет ничего отвратительнее для англичанина этого способа приветствия. Освободившись из объятий слуги с отвращением, Берти заметил:
— Я надеюсь, по крайней мере, что этот наглый хам не позволит себе по отношению к вам таких вольностей…
Индус успел уже тем временем обнять мои колени, после чего он попытался поцеловать меня в плечо, и я почувствовала, как мне обожгло ухо какое-то сильное дуновение. Он хотел то же проделать и над правым ухом, но Берти заставил его отскочить.
— Довольно, старый дурак! Убирайся со своими приветствиями! — вскричал он, отталкивая индуса.
В это время явился полковник Клери. Несколькими словами он выпроводил слугу, лицо которого имело свирепый и лукавый вид.
Через два дня состоялся бал. Меня одолевало какое-то недомогание. Берти чувствовал себя еще хуже. У него была лихорадка. Во время ужина зашла речь о факирах. Один из английских чиновников, живший 25 лет в Индии, рассказывал нам о местных нравах, прибавив, что некоторые брамины обладают секретом привить, по желанию, людям одним соприкосновением болезни, аналогичные по своим последствиям ядам Борджиа.
Берти весь побледнел. Это продолжалось одну минуту. Но на его скептические замечания, сделанные, как мне казалось, не совсем уверенным тоном, чиновник ответил, качая головой:
— Не смейтесь, капитан Осборн. Подождите, пока не обживетесь, здесь, как я…
И среди этих ярких огней, цветов и веселого разговора меня охватил невыразимый страх и какое-то зловещее предчувствие.
Полковник сделал знак полковому оркестру, который заиграл вальс, и веселый лейтенант увлек меня в зал, где происходили танцы.
Я поздно легла спать и плохо спала. В левом ухе я чувствовала какую-то боль. Целый день у меня было ощущение ожога, словно меня укусило ядовитое насекомое. Доктор мне ничего не мог сказать на этот счет. А непонятная болезнь не прекращалась!
Берти был три дня в отлучке по делам. Когда он вернулся, я невольно вскрикнула. Он похудел и был в угнетенном настроении. Он жаловался, что у него в горле сухо и жжет и что у него болит язык. Ему давали какое-то средство. На болезнь усиливалась. Ужас был в том, что она была весьма загадочная. Берти убил на охоте тигра, проделал войну, всегда и всюду проявлял отвагу, но болезнь была для него более страшна, чем дикие звери и митральезы. К моему ужасу, я замечала, что мое ухо чернеет, сохнет и становится роговидным; те же явления наблюдались и у Берти, язык которого точно так же чернел и высыхал. Его речь затруднялась, а мой слух в одном ухе также притуплялся… Врачи были в большом затруднении. Уныние царило в Кваабаде. Клери были страшно огорчены.
Однажды утром я подслушала разговор у веранды между полковником и старым чиновником.
— Неужели это и есть та самая болезнь, о которой вы рассказывали однажды?
— Без сомнения, эта самая…
Я поняла, о какой болезни идет речь, и кровь застыла у меня в жилах.
Мы уехали в Калькутту, чтобы посоветоваться со сведущим врачом. По его туманным ответам нетрудно было понять, что он бессилен помочь. Берти почти совсем лишился речи. Что значила моя полуглухота и уродство моего уха против постигшего Берти ужаса! Лишиться языка и онеметь! Бедный Берти!
Чтобы освободить себя от хлопот по лечению неизлечимой болезни, врачи послали нас в Англию. Пришлось согласиться — в чаянии, что переезд и воздух на родине повлияют несколько на настроение больного.
Пароход готовился уже отчаливать. С берега друзья напутствовали вас, махая в воздухе платками. Я спустилась в свою каюту. Мне бросилась в глаза записка, прибитая к стене. На куске пергамента красовались написанные красными чернилами слова:
«Так погибает язык, который изрыгает богохульство, и уши, которые это слышали». Внизу было написано по-индусски: «Delhi dur est». Это означало, что «Дели далеко». Иначе говоря, бесполезно будет пытаться отомстить в этой стране, где все так таинственно.
Я поспешила к Берти и нашла его под впечатлением такой же зловещей записки, как подброшенная мне. Между тем, никто не видел, чтобы кто-либо заходил в наши каюты…
Когда мы прибыли в порт, у Берти отнялся совсем язык. Этот некогда красивый, цветущий человек возбуждал теперь одним своим видом у всех чувство ужаса и страха. Что касается меня, то вы сами видите.
Она сняла бархатное ухо. Вместо красивой ушной раковины, словно из перламутра, служившей украшением для ее головы, была черная дыра, окруженная высохшими мускулами. Без всякой хирургической операция ухо леди Варвары отпало, как язык у капитана Осборна.
— Если я могу закрывать это свое уродство одним куском бархата и спасена была от еще большого уродства, то обязана этим всецело тому, что Берти оттолкнул от меня вовремя виновника нашего несчастья.
Прошло несколько дней после нашего прибытия в Англию, и револьверный выстрел положил конец страданиям Берти…
Я с ума сходила от отчаяния. Лишь потом я обратилась к обычному средству, чтобы заглушить свою душевную тоску и боль: я отправилась путешествовать. Случай привел меня сюда, где я искала уединения, как больное животное. Вначале меня не покидала мысль о мести… не тому, кто был слепым орудием в этом деле, а его вдохновителю. Но, разумеется, задуманная мной месть была одна лишь химера. Где, скажите, я найду теперь Рамда-Лала? Как я доберусь до него? Дели далеко!
— Как вы сказали? Рамда-Лал, сын раджи? — почти вскрикнул Монтаг Осборн, потрясенный рассказом леди Варвары.
— Да, он сын раджи Рапипози!
— Нет-нет, Варвара, Дели вовсе не далеко отсюда!
— Что вы этим хотите сказать?
— А вот что. Лорд Трегарон, о котором вы, без сомнения, слышали, один из видных членов кабинета короля. По случаю предстоящей коронации, на него возложен прием индусских принцев. Вчера он нам показал список приглашенных и среди них я заметил имя Рамда-Лала.
— И он будет в Лондоне?
— Да, он явится заместителем своего отца, который не показывается нигде, так как болен проказой.
— Это хорошо!
Черные глаза леди Варвары вспыхнули зловещим огоньком.
— Варвара, мы отомстим за смерть нашего Берти!
— И почему это, лорд Трегарон, вы не назвали мне имени вашей соседки? Вы сэкономили бы десять гиней. Мисс Граам одна из моих родственниц, которую я потерял из виду. Уголок этот ей поправился, так как она любит уединение. Вот вам и вся ее тайна!
— Но почему у нее бархатный наушник?
— А я совсем забыл спросить ее об этом. Любопытно, как мал земной шар! В Индии она знала одного из ваших раджей. Как его, бишь? Драмдрала, Тралана, — как вы его тогда называли? Она желала бы свидеться с ним. Вы непременно должны затащить его сюда из Лондона на охоту.
Рамда-Лал принял приглашение лорда Трегарона. Последний был командировал для устройства большой охоты. Сын раджи запоздал на два дня, они разминулись. И Монтаг Осборн встречал его на вокзале.
— Так как замок по пути, то я повезу его туда! — решил Осборн.
Осборну нетрудно было узнать на маленьком вокзале, среди немногих пассажиров, одетого в яркие восточные одежды индуса.
— Мне едва ли нужно вам представляться! — сказал он Рамда-Лалу. — Я имел уже честь в Индии видеть вас.
Огонь блеснул в глазах индуса, который на минуту словно остолбенел, но скоро пришел в себя и стал обмениваться приветствиями. За принцем следовал черномазый бенгалец, усевшийся рядом с кучером.
Дорогой говорили о Кваабаде, о квартировавших там уланах, о полковнике Клери и т. п.
У входа в замок промелькнуло белое платье.
— Вы, быть может, помните, князь, мою невесту? Моя жена не могла отказать себе в удовольствии приветствовать вас здесь.