Мы услышали, как щелкнула камера Ермина и выпала использованная пластинка.
Музыка зазвучала громче, — с такой силой, что казалось невозможным, чтобы она исходила из такой небольшой тростниковой дудки. Кобра мерно покачивалась, как будто выростая на наших глазах; голова ее так быстро двигалась в воздухе, что принимала вид призрачной драпировки, усеянной сверкающими бриллиантами. Страшные глаза на темном фоне горели ярким блеском…
Никто из нас не уловил и не мог потом припомнить, когда именно началось превращение. Нас охватил полумрак, который все более сгущался. Кружащаяся кобра все явственнее принимала образ танцующей женщины, музыка звучала в наших ушах все громче…
Я припоминаю, что Ермин сравнил позднее то, что мы ощущали в это мгновение, с галлюцинацией, испытываемой под хлороформом. Из этого можно заключить, что инженер сохранил тогда полное самообладание и не утратил своей обычной наблюдательности. В моей же памяти сохранилось лишь смутное представление о том, что в тот самый момент, как щелкнул фотографический аппарат, произошло необычайное превращение.
Вдруг музыка умолкла. Перед нами стояла живая девушка. Ее еще обволакивало черное, усеянное бриллиантами покрывало. Но вот она откинула ткань, — и мы увидели ее лицо.
Мы остолбенели от ужаса, смешанного с восторгом. Она обвела своими черными глазами всех присутствующих, и взор ее остановился на Горинге. Ее красота была поразительной, неописуемой, дышала диким величием и сатанинской необузданностью. Сердце судорожно сжималось при виде ее, в крови загорались неутолимые, жгучие вожделения.
Мы затаили дыхание, сидели, точно очарованные, боясь пошевельнуться. Один только Ермин не подчинился наваждению: инженер был способен увлекаться лишь красотой мостов и конструкцией паровозов. Он отнесся к видению столь хладнокровно, что успел сфотографировать его.
Девушка, не сводя глаз с Горинга, плавно приближалась к веранде.
С уст его сорвался легкий возглас страха и восхищения. Он вскочил и бросился к ней навстречу с распростертыми объятиями.
Лицо ее было ослепительно белым; темные, огневые глаза казались бездонными, сверкали, как черные алмазы. Она простерла обе руки к Горингу… и исчезла.
Мы точно пробудились от сна.
Майор стал протирать свои глаза и глубоко вздохнул. Хорошо, что этого вздоха не слышала его жена, полная, румяная женщина, не имевшая ничего общего с привидениями.
Ермин приводил в порядок свой фотографический аппарат; его руки сильно дрожали; он попросил виски с содовой водой, и чтобы налили побольше виски. Инженер пояснил, что чувствует себя несколько возбужденным.
Горинг не сказал ничего. Он вернулся на свое прежнее место, опустился на стул и пылающими глазами уставился на то место, где только что исчезла «она».
Факиры собирали на солнцепеке свои вещи.
Майор заплатил условленную сумму и попросил их исчезнуть поскорее. Затем он обратился к Горингу.
— Ну, дружище, теперь пора уже и вам окончательно проснуться! — воскликнул он, как бы шутя, но с несколько принужденной улыбкой.
Горинг ничего не ответил. Он продолжал смотреть на то же место, точно все еще созерцая привидение.
Ермин встряхнул его, но Горинг, видимо, не замечал нашего присутствия.
Мы начали тревожиться, стали трясти его сильнее и заставили выпить немного виски. Он пробормотал, наконец, что-то непонятное. Голос его дрожал, как у человека, который находится под влиянием наркоза или в сильном опьянении.
Мы отнесли Горинга в дом, расстегнули на нем одежду и попробовали лить ему на голову холодную воду. Нам удалось, наконец, добиться того, что он стал озираться усталыми, мутными глазами.
— Где она? — прошептал он.
— Не валяйте, пожалуйста, дурака, Горинг, — нервно сказал майор. — Все это такая же галлюцинация чувств, как фокус с мальчиком и клубком ниток.
— Гипноз! — крикнул Ермин из темной камеры майора, где он спешил проявить свои пластинки.
— Я должен пойти к ней! — возбужденным голосом воскликнул Горинг.
— Вот этого-то и не надо! — возразил майор, не скрывая больше, насколько он встревожен.
Он послал своего слугу за доктором, наказав поспешить, насколько возможно. Тем временем мы все, — Ермин успел уже зафиксировать свои снимки, — держали Горинга, которым овладел припадок буйного умоисступления. Майору он подбил глаз, а мне, до прихода врача, успел закатить несколько увесистых оплеух.
— Это похоже на припадок острого психоза, — сказал врач, производя Горингу впрыскивание посредством небольшого серебряного шприца.
Горинг несколько успокоился, и мы уложили его на кровать майора.
Он продолжал стонать и жаловаться:
— Я люблю ее! Я люблю ее!..
Мы рассказали доктору обо всем, что произошло. Врач выслушал с весьма озабоченным видом. Он достаточно долго прожил в стране, чтобы ознакомиться со многими вещами, о которых ничего не упоминается в медицинских книгах.
Нашу беседу вдруг перебил Горинг, совершенно отчетливым голосом спросивший, куда ушли факиры.
— Я должен разыскать их, — добавил он.
— Не будьте таким идиотом, Горинг, — горячился майор. — Никакой женщины тут не было, мы просто видели дьявольское наваждение, мираж, фата-моргану… Даю вам честное слово, что вы обморочены! Разве я не прав, Ермин?
Инженер вошел в комнату, держа в руке три мокрые пластинки, лицо его казалось несколько смущенным.
— Конечно, вы как нельзя более правы, майор, — сухо ответил он, сделав незаметный знак головой. — Все это было сплошной галлюцинацией, и вы высказали себя далеко не героем, любезный Горинг. Выпили ли вы слишком много виски? Или получили солнечный удар? И что вы такое увидели?
— Я видел ее!
Лицо Горинга приняло восковой оттенок, глаза потускнели.
— Вы уверены, что это была не змея?
— Сначала я увидел змею, — согласился Горинг, — но потом змея стала расти и превратилась в нее.
Горинг дрожал, как в лихорадке, совершенно подавленный происшедшим.
— Черт бы меня побрал! В славном он положении, нечего сказать! — бормотал Ермин, стоя в ногах у кровати Горинга и держа за спиной мокрые фотографические пластинки. Он смотрел на больного с состраданием, в котором сквозила и любознательность натуралиста.
— Хороша ли она была собой, Горинг? Быть может, у нее были такие же деревянные ноги и фальшивые зубы, как у мистрис О’Теа?
Горинг ответил попыткой подняться с постели.
— Перестаньте подтрунивать, Ермин, — сказал майор, удерживая Горинга.
Затем он приложил все старания к тому, чтобы убедить больного принять присланное врачом лекарство.
Вскоре за тем Горинг заснул. По знаку инженера, мы отошли вместе с ним в сторону.
— Видели вы когда-нибудь нечто подобное? — невольно вырвалось у Ермина, когда мы окружили его. — Вот три снимка: на одном запечатлелось то мгновение, когда факир вынул кобру из корзины; на втором — первое появление красавицы; на третьем — момент, когда Горинг хотел обнять ее. И, — голос его нервно дрогнул — я готов прозакладывать свою голову, что он почти держал в своих объятиях отвратительное пресмыкающееся! Посмотрите-ка!
Он показал последний негатив на просвет. Мы ясно различили на стекле фигуру Горинга. Между его руками и отвесно вытянувшимся туловищем огромной кобры оставался промежуток не более, чем в два дюйма.
Майор дрожал, как в ознобе.
— Как видите, — продолжал Ермин, — фотографическую камеру нельзя обмануть гипнозом. Девушка, которая старалась очаровать нас на веранде, была не чем иным, как ядовитой змеей. И мы все охотно стали бы целовать эту гадину!