Пока мы ехали по пыльной дороге, я старался разговаривать с ним, но он не отвечал мне. Он, видно, потерял прежнее доверие ко мне и подчеркивал разницу. Напряжение становилось невыносимым, и я не выдержал. Слезая у своих ворот, я обратился к нему:
— Слушай, Синг. Я огорчен гораздо больше, чем ты думаешь, тем, что произошло в биллиардной. Забудь, что сказала эта пьяная скотина. Он и сам не понимал, что говорил.
Синг посмотрел на меня, но в темноте я не мог разглядеть выражения его лица.
— Не суйся в чужие дела, проклятый англичанин! — прошипел он.
Я видел, как он взмахнул хлыстом, и в то время, как он говорил, я вдруг почувствовал на своем лице сильный удар хлыста; в тот же момент его пони рванул и побежал по дороге, оставив меня стоять в изумлении и с едва не вытекшими глазами.
Удар мог быть случайным. Так я подумал, когда немного пришел в себя. Но в словах не могло быть ошибки. Злоба и стыд довели бедного мальчика до безумия. Я легко простил ему. Но я не мог простить его воспитателя, Коля, и долго думал о том, что сказал бы он теперь о своем опыте, если б узнал о его последствиях.
Я не знал, что мне делать. Синг поставил меня в безнадежно фальшивое положение. Я предлагал ему свою симпатию, а он не пожелал принять ее. Конечно, я не мог обижаться на это, но не решился повторить опыт, боясь ухудшить положение дел, и вообще я против вмешательства в дела судьбы. Я никому не рассказывал об инциденте, что было и нетрудно, так как скоро я уехал в отпуск.
Я жил дома, когда до меня дошло известие о самоубийстве Синга. Подробностей никаких. Дело постарались замять, и только впоследствии узнал я всю историю от Картера. Ужасная история!
Это случилось во время большого ежегодного праздника Рат-Джатра, когда колесница Джаггернаута проезжает по улицам, торжественно везомая толпой верующих. Это очень древний праздник, и, думается мне, что почитание божества является здесь пережитком более древнего почитания дьявола.
В прежние времена, пока британское правительство не запретило этих ужасов, здоровые живые мужчины и женщины бросались под страшные колеса громадной колесницы в экстазе религиозного рвения. И теперь бывают несчастные случаи. Но теперь они, по крайней мере, считаются несчастными случаями. Кто-нибудь из везущих колесницу спотыкается, падает и, прежде чем удается вытащить его, громадные колеса уже успеют проехать по его телу и измолоть его. Или же натиск толпы свалит женщину или мальчика и бросит под колесницу, тоже случайно… И тогда бог умилостивляется и посылает обильную жатву.
В это время Синг, — как Картер рассказал мне, — совершенно отбросил в сторону все свое английское воспитание. Он вернулся к своему родному народу. Стал одеваться, как индус. По отбытии определенных обрядов покаяния, брамины снова приняли его в свою касту, и в праздник Рат-Джатры он помогал тащить колесницу Джаггернаута.
— Он спросил меня, буду ли я иметь что-нибудь против, — сказал Картер. — И что же я мог сказать ему? Да простит мне Бог, я позволил ему. Но разве мог я знать? Я родился в этой стране, мой отец умер здесь, и я работал для нее всю свою жизнь. И тем не менее, я даже приблизительно не могу угадать мыслей ни одного из последних рабочих-туземцев.
Вся эта история ужасно потрясла бедного Картера.
— И все мы также, — сказал я. — Но мы, по крайней мере, знаем, что мы ничего не может угадать. И это уже кое- что значит.
— Я видел его там, — продолжал Картер, — среди этой кипучей, движущейся толпы, в пыльном пекле залитой солнцем улицы. На шее у него был венок из златоцветов; на лбу блестел белый кастовый знак. Он, напрягаясь, налегал на веревки, за которые они тащили колесницу, и над ним возвышался спиральный шпиц колесницы с непокрытой, разукрашенной серебром и золотом фигурой бога. Лицо его выражало высшую степень экзальтации. Вероятно, бой барабанов и стук трещоток взволновали его индусскую кровь и разожгли ее.
— Он сошел с ума, — сказал я, — наверное, он сошел с ума!
— Все это совершилось в одну секунду, — продолжал дальше Картер, — меня было страшное предчувствие как раз перед тем, как это произошло. Его глаза встретились с моими. Они сияли торжеством. И вдруг — он поскользнулся. Еще одну секунду я видел его, и потом он исчез. А громадная колесница все ехала дальше, все ехала дальше!
Ничто не могло остановить ее. Она казалась мне олицетворением Неизбежности Рока. Мы нашли его раздавленным, измолотым под ее страшными колесами!
— На мой взгляд, вы не имеете никакого основания обвинять себя, — сказал я после некоторого молчания, в продолжение которого целый вихрь разнородных чувств обуревал мою голову.
— А я все время обвиняю себя, — печально проговорил Картер. — В тот вечер я послал за человеком, который мог знать кое-что, — за их главным священником. Вы помните его?
— Да, — ответил я. — Знал он что-нибудь?
— Я не уверен, не уверен. Вообще, я никогда не бываю уверен в этих людях. Я расспрашивал его, но он все только отнекивался. «Саиб, — сказал он мне, — это судьба. Судьба и боги. Что вам горевать об этом? Вы хотели сделать этого человека вашим, но его боги сильнее даже вас. Видите, он отдал свою жизнь богам, как отцы его делали прежде него». И что я могу знать об этом? Разве может человек спасти другого человека от богов?
— Разумеется, — сказал я. — Он просто сошел с ума.
Но в это время я думал о Герринге.
Но кто же, однако, ответствен за эту трагедию? Синг или же умершие поколения его предков, или Коль, или Лаура Скэнтлинг, или Герринг, или же, наконец, я сам?
Одни боги знают.
Так-то под колесами колесницы Джаггернаута окончился опыт Коля, и старые туземные боги торжествовали победу.
Генри де Вер Стэкпул
ТАЙНА МОРЯ
Это было в те дни, когда по берегам Великого океана еще росло сандаловое дерево, а не царила, в ущерб ему, кокосовая пальма. Торговое судно «Калюмет», принадлежащее частному владельцу, отправилось в Раратонгу и погибло в огне приблизительно в четырехстах милях от места назначения.
К гибели торгового судна относятся обыкновенно довольно равнодушно. Но авария «Калюмета» взволновала умы. И виной этому была таинственная история, связанная с именем одного из пассажиров, оставшихся в живых, некоего Паризолта, родом канадца.