— Ну, Серега, жди ордена! — Табышев даже прослезился.
Полковник только покачал головой. Не было такого случая, чтобы после Особого совещания, да орден! И не будет…
А через четыре дня Морозова вызвали в отдел кадров Дальстроя, дама с презрительным прищуром черных глаз вручила ему под расписку приказ, подписанный генералом Комаровым. Там было напечатано: «Агронома совхоза «Дукча» Морозова Сергея Ивановича назначить с 25 августа 1940 года главным агрономом совхоза «Сусуман» с окладом по штатному расписанию».
— Распишитесь вот здесь…
Он расписался. И стоял с приказом в руках, невидяще осматривая расплывающиеся строки.
— Можете идти, — все тем же сухим тоном заявила вальяжная дама.
И Морозов спустился вниз по белой лестнице, мимо громадной статуи Сталина на площадке второго этажа, даже не глянув на усатую физиономию вождя всех времен и народов.
На душе Морозова было очень тяжело. Трудно было расставаться с друзьями и делом, которое он только начал…
…В начале шестидесятых годов в городе Краснодаре появился новый человек. Вскоре он отыскал местное отделение Союза писателей СССР и, с трудом поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, сказал секретарю, что хочет встать на учет в местной организации.
— Вы член Союза писателей? — спросил его секретарь.
— Да, — сказал он. — Я начал писать и печататься давно, но приняли пеня в Союз только в 1962 году на Дальнем Востоке, где проживал. Теперь моя семья переехала, в Краснодарский край, в станицу Кореновскую.
И подал билет члена Союза писателей СССР, сказавши при этом с какой-то извинительной улыбкой:
— У меня четыре книги. Рукопись пятой готова и я хочу отдать ее в местное издательство.
— Вы прозаик? — поинтересовался секретарь. — Садитесь, садитесь, ради Бога, чего стоите? Поговорим, анкету заполним.
С Владимиром Васильевичем Колосовым постепенно перезнакомились все краснодарские писатели, кое-что почитали из его книг, нашли интересными повести «В пургу», «Дочь шамана», «Щедрая осень». И по книгам, и при личном знакомстве с Колосовым у писателей оставалось приятное впечатление воспитанности, ненавязчивости, большой скромности, поскольку он был готов покраснеть даже от соленого слова, произнесенного в его присутствии. Человек начитанный, многознающий, Владимир Васильевич приезжал в Краснодар редко, публично выступать отказывался и только в разговоре открывался, как очень приятный человек. Его полюбили, со всеми он был в добрых отношениях — не более. Близкой дружбе с горожанами мешала его отдаленность от города. Так, по крайней мере, казалось.
Он часто болел, тогда его привозили в больницу, в так называемый спецкорпус, куда удостоились прикрепления и писатели. Приличная больница с палатами на четырех и даже на двух больных.
Однажды его привезли с тяжелым приступом и подняли в палату, где уже лежал писатель, тоже с больным сердцем. Обоим было не до разговоров, коллеги обменялись улыбками — жалкими улыбками — и затихли. То у одной, то у другой кровати хлопотали врачи с капельницами, со шприцами, приходили консультанты, но оба они знали, что никто не в силах что-нибудь изменить. Только судьба. Как она распорядится, так и будет. К этому они оба уже приучили себя и о будущем не мечтали.
Через какое-то время наступило облегчение. Больные могли поворачиваться, появилось желание поговорить не только о своем состоянии и болезнях. И вот тогда Колосов вдруг сказал:
— Мне, в общем-то, не страшно. Я уже один раз умирал. С тех пор прошло более двадцати лет.
— Тоже сердце?
— Нет. — Он вдруг замолчал, словно бы раздумывая, а стоит ли продолжать. Вздохнул и сказал: — Меня расстреляли.
— Как — расстреляли? — Сосед, невзирая на приказ врача не ворочаться, даже привстал, чтобы видеть лицо соседа по палате.
— Так, как расстреливают. Это было на Колыме.
— Боже мой! Но и я тоже был на Колыме!
— Заключенным?
— Да. Особое совещание, тридцать седьмой год.
— А я после убийства Сергея Мироновича Кирова. Работал в Ленинграде, там началась великая чистка. И получил десятку.
— А расстреливали вас?..
— На прииске «Мальдяк». Не слышали о таком?
— Много раз. Но Бог миловал. Был на другом. И то очень короткий срок. Не успели меня списать…
Он не ответил. Щеки его покраснели. Волноваться нельзя. Они долго лежали молча. Так и уснули.
Потом эта тема стала появляться все чаще, разговоры о Колыме возникали вновь и вновь. Вспоминали разные эпизоды, нашлись даже общие знакомые, не говоря уж о начальстве и судьбе этого начальства. Постепенно Владимир Васильевич рассказал все, что с ним произошло. Все это было знакомо и его соседу. Однажды прииск «Мальдяк» посетил Гаранин, у Колосова, наверное, была в «деле» пометка об уничтожении, поскольку все, знавшие Кирова хоть немного, не имели права оставаться в живых и о чем-то свидетельствовать.