На стройку они приехали ночью. Первый этаж казармы стоял тихий, вокруг светились редкие фонари. Даже сторожа не было. Затихла стройка.
Оставив трактор, пошли ночевать в лагерь. Дежурный на вахте целый допрос учинил: кто да откуда? Видать, про их бригаду забыли. Пустили, наконец. Тракторист пошел спать, Сергей, конечно, к инженеру.
Антон Иванович при яркой лампе сидел в своем «кабинете» над чертежами. Позднему гостю обрадовался:
— Садись, раздевайся. С грузом? Ночуешь у меня. Пожевать найдем чего. Рассказывай.
Страшно стало Морозову, когда несколько позднее он узнал от инженера, что почти двести заключенных уже увезли на прииски Северного управления, центр которого в поселке Ягодный. Во время он спрятал в лес строителей!
Попили чаю. Был и хлеб, и кусочек сала.
— Здесь осталось всего восемьдесят человек. Вместе с лесной бригадой около ста. Но боюсь, что начальство стройки не сумеет удержать и этих восемьдесят. Подчищают на всех лагпунктах. По шоссе машины с людьми — вереницей. Новое начальство знаешь?
— Вы о Павлове?
— Это глава Дальстроя, комиссар госбезопасности. Его в лагерях Дылдой прозвали. Мясник… А вот лагерями теперь заправляет полковник Гаранин, этот еще мрачней, чем Павлов. Молодой,'но зверь-зверем. Тут двух наших калек не приняли на прииске в Оротукане, вернулись через неделю. Они рассказали, как туда приезжал этот Гаранин. С комендантским взводом, ну, с этими, которые… Потребовал список всех, кто по Особому совещанию и не выполняет норму. Дали ему фамилий триста. Не читая, он подчеркнул пятьдесят фамилий с начала. А вечером, перед сном, лагерь вывели, построили и зачитывают перед строем: «За контрреволюционный саботаж, за лагерный бандитизм — чуешь? — за невыполнение норм и антисоветскую агитацию, следующих заключенных…» Начальник лагеря называет фамилии с первого до пятидесятого, кого называет, тот идет к вахте, в кольцо охраны, и, как назвал всех, тогда дочитывает приказ: «…приговорить к смертной казне — расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно». В бригадах — гробовое молчание. Обреченных гонят к отработанному карьеру, приказывают раздеваться на морозе до белья, потом один залп, другой, весь лагерь слышит, кто падает без сознания, кто плачет, кто молится… Так вот наводят нынче «порядок», ездят от одного лагеря к другому. Что побледнел? Я когда услышал, чуть в обморок не упал. Поразмыслив, понял: на старости лет пришлось-таки увидеть инквизицию. В двадцатом, цивилизованном веке. Представляешь масштабы? Если в одном лагере — пятьдесят?..
— Наверное, прииск «Незаметный» они тоже навестили, — прошептал Сергей. — И будь я там со своими туркменами…
Антон Иванович сидел, опустив седую голову. Ни с кем не делился страшной новостью. Только с Сергеем, ведь очень тяжело носить в себе такие сведения, ту тяжкую меру страха, что сковывает человека крепче кандалов. Хоть с молодым другом душу отвести… Сказал тихонько:
— Новый метод расчета с неугодными: ни суда, ни следствия, ни прокурора, ни последнего слова. Расстрелять — и всё. Властью, данной полковнику Гаранину. А позже — вот увидишь — и его самого. Чтобы не оставлять свидетелей. Подобного произвола в истории человечества еще поискать надо.
Он говорил с болезненным придыханием, он страдал, этот красивый стареющий, многоопытный инженер, «загудевший сюда, — как любил выражаться, — за чужие грехи». Никогда не интересовался он политикой, с присущей ему иронией прочитывал газетные строчки о достижениях, бдительности, классовой борьбе в той ее кровавой форме, которая и не снилась основателям идеи социализма. Инженер был и оставался человеком дела и науки, без которой, считал, нет прогресса. Теперь он охотился за газетами, жадно прочитывал их, если удавалось получить у главного инженера, вольнонаемного его коллеги. Куда идем? Взволнованный, с покрасневшими щеками, сидел он, сутулясь, и долго молчал, не в силах переключить воспаленную мысль на другие темы.
Очнувшись, вздохнул и посмотрел на притихшего Сергея:
— Да, вот такие времена. Все! Довольно о тревогах! Давай-ка на сон грядущий еще раз выпьем чайку. Будь хоть малейшая возможность достать спирту, право, запил бы горькую! Такая тоска!
Они легли спать голова к голове. Но оба долго не засыпали.
— Антон Иванович, — вдруг снова прошептал Сергей. — Но вы-то чем опасны? Не знали, а вот…
— Не знал, Сережа. Жил в своем мире, своими делами. Это пришло уже здесь.
— Я тоже жил своими делами и не вдавался в политику. Только однажды сказал слова в защиту Ленина. И сейчас готов повторить: не мог же Ленин окружить себя шпионами, диверсантами и мерзавцами, врагами революции!