Возвратились они позже, чем бригада. Машков уже выказывал беспокойство и, чтобы разрядиться, накричал на Морозова — почему долго? Но когда тот при молчаливо кивающем Авдее рассказал о находке леса, враз остыл и уже спокойно расспросил — что и как.
— Мы сегодня последние лиственницы свалили. Сколько до того леса — километра три?
— Пожалуй, меньше, — сказал Авдей, уже считающий себя не столько охранником, сколько членом бригады. И со смаком заговорил о возможной рыбалке, вроде так получилось, что они и подо льдом видели рыбину — не рыбину, но что-то живое. Просилось наружу…
Двое мастеров уселись перед дверцей печки и на свету гудящего пламени стали мудрить над рыболовной снастью. Из тросовой упругосталистой проволоки согнули и заострили несколько разных крючков, а из старого каната расплели да смолой натерли тонкие лески. Сергей по-хозяйски пробовал их на разрыв и вострил напильником острия крючков. Дело к весне, рыба ищет поживы.
В предутренний час лютого мороза, когда бригада принялась таскать бревна к штабелю, Морозов, по молчаливому согласию бригадира, взял приготовленную снасть, несколько кусочков отмоченной кеты для наживы и отправился на лыжах в устье Дебина.
Лед на Колыме оказался не толстым, сантиметров сорок, снег хорошо утеплял реку. Первые пять лунок были прЬбиты незадолго до полудня. Глубина реки в этом месте оказалась приличной, более двух метров. Сергей со всеми предосторожностями опустил крючки с наживкой, лески завил на колья. Минут двадцать топтался у замерзающих лунок, не отводя глаз от воды. Ни в одной ничего не шелохнулось. Рыбак уже и плясал, и бегал, чтобы не замерзнуть, все чаще поглядывал на мысок с сухостоем, где можно было костер развести и согреться, но тут его привлекла другая картина: у крайних двух домиков на той стороне загудела, как и вчера, машина и — Сергей мог поклясться — из кузова ее полетели толстые коротыши. Размышление было коротким: чем сидеть и мерзнуть, лучше встать на лыжи, перейти реку и напроситься в дровоколы. Авось повезет.
Он обошел спокойные лунки, черная вода в них уже покрылась ледком. Засунул под опояску за спиной топор и быстро, стараясь согреться, пошел наискосок через реку, подозрительно ощупывая взглядом снег — нет ли где промоин.
У штакетного заборчика первого дома походил, потоптался: должен же кто-нибудь выйти? Но затянутые льдом стекла опечалили его: не увидят. Постучаться не решился: кто в этом доме и как примут? Могут посчитать за беглого и запросто отправить в комендатуру. Доказывай потом. Оставался один выход: пришел, так работай, не стой под дверями.
Он открыл калитку, откатил в сторону самый большой чурбан, вмял его в снег, потом поставил другой чурбан на него и хлестко, как умел, рубанул промерзшую древесину. Чурбан со стоном распался. Эти половинки уже раскололись легче.
И пошло-поехало. Разогрелся, снял полушубок, и через полчаса порядочная горка наколотых дров поднялась справа от него. Работая, Сергей нет-нет, да и посматривал на окна: внутри светилась лампочка, из трубы шел дым. Значит, кто-то хозяйничает в тепле. Ладно, его дело колоть, а там видно будет. Он увлекся и уже позабыл, что надо смотреть на окна дома.
Скрипнула дверь, но он не услышал. Когда отвлекся, чтобы подкатить очередной чурбан, увидел женщину в белом полушубке и в накинутом пуховом платке. Держась одной рукой за дверь, она наблюдала за дровоколом и выжидательно молчала.
— Здравствуйте, — сказал Сергей с извинительной улыбкой на лице. — Может, я не кстати, у вас есть кому… — И кивнул на горку колотых дров.
— Есть, есть, — настороженно ответила хозяйка. — Ты откуда взялся? И почему без стука, без спроса?
Она все еще держалась за полуоткрытую дверь. Видать, опасалась.
— А мы лесорубы, вон там работаем, на другой стороне. Я на реку ходил крючки ставить и увидел как вам дрова свалили, мерзнуть у лунок скучно, вот и решил помочь вам, а самому погреться.
— Спасибо. Но это как-то… Надо было постучаться, объяснить, договориться, наконец. Ты заключенный?
— Да, мы в лесу бригадой работаем, без конвоя.
— Тебе платить надо?
— Можно и не платить. Сам напросился, сам и уйду. И набросил полушубок на плечи.
— Зачем же уходить? Я не прогоняю. Мне все-таки надо знать, кто ты и за что тебя…