За первые два года оголилась половина сопок вокруг поселков, хотя каменный уголь был под боком. Долины рек, где росла трава, а вейник Ландсдорфа подымался к сентябрю до пояса, оказались израненными следами вездеходов — уже не сенокосы, а болота. Кладбища, а попросту старые карьеры, наполненные трупами, покрыли безлюдные распадки. Палатки, а не дома указывали на метод временного проживания: приехал, взял золото или касситерит и уехал, забросив поруганную местность.
Это было не освоение богатейшего края, где можно добывать золото десятилетиями и веками: это был хищнический налет, грабительское нашествие, когда истреблялись не только люди, но и природа.
Расплата за лихой наскок на Колыму ускорилась, когда теплоходы стали привозить заключенных куда больше, чем «планировали»: сразу больше ста тысяч за сезон! Рассовывали их скоро, карьеров и шахт было предостаточно, и «отход» все увеличивался. Но и едоков прибавлялось. А в Нагаево везли только муку, зерно для каши и небольшое количество жиров. Резко недоставало молока для вольнонаемных с семьями. Овощи брали в магазинах штурмом.
И Павлову, хотел он этого или не хотел, пришлось вернуться к проблеме продовольствия на месте. Даже у такого матерого человеконенавистника, как он, в минуты здравого размышления над документами о населении и количестве продуктов, возникало чувство раздражения, прежде всего в адрес ГУЛАГа, который обязан знать — и знает! — что пора ограничить число заключенных на Колыме, прекратить поток их сюда хотя бы на время. Нет же, везут и везут. Чем кормить? Сколько бы ни погибало на приисках, сколько бы ни расстреливал Гаранин со своими комендантскими взводами, количество едоков прибавлялось, а еду для них с «материка» посылать не торопились.
Раздраженный не очень приятными сводками о падающей добыче золота, Павлов отчитал сначала своего заместителя по геологии генерал-майора инженерной службы Цареградского за слабо расширяющийся ареал золотодобычи, отчего, по его мнению, суточная добыча золота упала до постыдной цифры. Генерал-майор, ловкий и удачливый службист, уже присвоивший себе лавры первооткрывателя золота на Колыме, только и сказал в оправдание:
— Фронт расширяется за счет Теньки и Юго-Запада. Но там некому работать. Привозят, а уже через месяц добрая треть — под сопкой. Мы только снимаем «сливки», Карп Александрович, бросаем даже такие россыпи, где десять граммов на кубометр…
Отпустив Цареградского, начальник Дальстроя вызвал своего заместителя по снабжению генерал-майора интендантской службы Комарова и выслушал его доклад очень нерадостного содержания. Да, на складах продуктов в обрез. Да, на радиограммы его не отвечают или отделываются общими обещаниями. Да, зимний фонд не прибывает… Запас на два месяца.
— А потом? — И Павлов уставился из-под мохнатых бровей на заместителя.
Тот пожал плечами. Что мог ответить раздраженному комиссару? В кабинете повисло молчание. Тяжелое молчание, которое, известно, кончается бурей.
— Позвольте предложение, — с отчаянной решимостью в голосе произнес Комаров.
— Ну? — Павлов остановился, руки за спиной, и не сводил глаз с заместителя.
— Надо увеличить производство продуктов на месте. Четыре совхоза-маломерки погоды не сделают, их доля в производстве овощей ничтожна. Непременно создавать новые совхозы. Увеличить возможности старых, где есть какой-то опыт. Капусту они научились выращивать превосходную, а что касается молока и мяса…
— Открытий… — тон комиссара насмешлив. — Почему эта мысль не пришла тебе в голову раньше? Или ждал, пока жареный петух в ж… клюнет? В конце концов, ты несешь ответственность за положение с продуктами, и я спрошу с тебя, если начнется голод. А он на горизонте. Запас на два месяца. Кто допустил? Что молчишь?
А что мог сказать Комаров? Всем в Дальстрое известно, что когда «уехал» из Магадана Берзин, создавший эти «четыре маломерки», сам Павлов выразился в том смысле, что Дальстрой явился на Дальний Север не капусту выращивать и не огурцы солить, а добывать золото и олово всеми силами, которые есть или прибудут в их распоряжение; что разбазаривание заключенных по разным там совхозам, лесозаготовкам и всякой другой мелочевке он посчитает вредительскими действиями — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Мог ли Комаров, пусть и генерал-майор, но подчиненный комиссару, даже слово сказать о совхозах или подсобных хозяйствах, о всяких там сенокосах и лугах, об откорме свиней при вольняшних столовых, о рыбной ловле или дорогах к местам с более теплым микроклиматом, уже определенных Управлением по сельскому хозяйству для той же практической цели: организации совхозов, скажем, вдоль Охотского побережья, куда заключенных не пускали по соображениям охраны границы. И вдруг — такой оборот! Павлов, чьи помыслы были устремлены только на увеличение добычи золота и на «основное производство» — пусть и ценой гибели тысяч заключенных, предусмотренных многолетней политикой карательных органов и в годы «великих чисток», и коллективизации, и в теперешнем положении, — вдруг заговорил о совхозах!