— Еще бы. При таком режиме… — И осекся. Откровенничать с заключенным нельзя.
— Дайте мне три-четыре машины дней на десять. Удобрим всю свою целину. И успеем, пожалуй, засеять ее вико-овсом для скота. Или капусту высадим. По нови хорошая пойдет!
— Попробую… Утром иди прямо в гараж, потом зайди ко мне, передам кое-что.
У совхоза было шесть машин и бездна всяких перевозок. Но Пышкин, как и директор, знали цену навоза, три машины отдали Морозову. Вернувшись от главного, Сергей положил на сидение три буханки хлеба, несколько банок рыбных консервов и лук. И отдельно завернутые огурцы для майора.
Пока ехали, он со знанием тюремной конспирации разрезал вдоль три хлебных кирпича, засовал плоские куски и три банки консервов под комбинезон и в карманы, а сверток с огурцами взял в руки. Майору позвонят с вахты, и он догадается…
Так оно и случилось. Начальник лагеря приказал пропустить агронома, вышел из кабинета, увидел сверток:
— Ага! — И даже засмеялся. — Ты с машиной? Грузчиков надо? Трех достаточно?
— У меня три машины, значит, десять грузчиков. А я пока пройду, если позволите, к Петрову в барак. Поговорим, потом выйдем, с ним на остров.
— Топай. Скажешь дневальному у входа, он проведет. Они там корзины плетут, надомники, так сказать.
При этом майор обшарил опытным взглядом фигуру Сергея, конечно, угадал припасенное и определил: для своего коллеги калории несет. Пусть себе несет. Дело того стоит.
Третий барак, огромный, прокопченный, с метинами от прожогов на брезенте, стоял, как ковчег, вполне подготовленный к потоплению: старый, набитый существами, некогда бывшими людьми. Двери его были настежь, сквозняк выносил из глубины запахи старческой плоти, потного белья и карболки — этого основного лекарства во всех колымских лагерях.
Сергей вошел и остановился. Весь широкий проход между двумя рядами нар в три этажа был завален пучками лозы. Готовые корзины, сплетенные довольно умело, с ручками и с ободком, громоздились у дверей, всунутые одна в другую до верхних нар. Большие электролампы без абажуров одинаково’безлико освещали и верхние нары, и пол, обрывки жалкого тряпья, на котором лежали и сидели люди с одинаково страдальческими, бледными лицами. Ни у кого из них уже не было будущего. Только неспешная смерть от дистрофии, пеллагры, гнойных незаживающих ран. Они привыкли к ожиданию смерти, не страшились, готовы были идти ей навстречу, чтобы избавиться от страданий. Это был худший из лагерей, которые видел, в которых жил Сергей. Отсюда до небрежно взорванного рва на перепаде двух сопок для этих людей оставался один короткий шаг. Вспомнился железный шкаф с ящиками в комнате УРЧ, плотно набитые в них картонные карточки — все, что остается от заключенных, прошедших приисковые мясорубки.
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
…Перед Морозовым вырос дневальный. Ноздри его чутко подрагивали. Почувствовал запах съестного:
— Куда идешь? Не заблудился? Кто нужен?
— Петров Павел Петрович. По приказу начальника лагеря.
Дневальный, низенький мужчина с острым лицом и жадными глазами, еще раз вдохнув желанные запахи, сказал:
— Пойдем. Мне говорили.
Они шли, лавируя между сидевшими людьми, связками ивняка, кучами корзин, на них отовсюду глядели пустые глаза, в которых не было ничего, даже любопытства. Здесь не жили. Просто существовали до завтрашнего дня. Дальше не заглядывали.
Агроном Петров сидел на краю нар и одной рукой, помогая себе зубами, скусывал кору с прутьев, откладывал белые оголенные лозины, ровнял стопку, а кору бросал вниз.
— А, это вы! — Петров едва заметно улыбнулся. — Честно скажу, не ждал. Думал о вчерашнем: мистификация. Садитесь рядом.
И подвинулся. Дневальный топтался возле них. Сергей полез за пазуху, вытащил плоскую половинку буханки, разломил, одну сунул в руку Петрова, другую протянул дневальному. С соседних нар несколько бледных лиц, не мигая, смотрели на эту процедуру. И Петров и дневальный уже жевали, быстро оглядывались по сторонам, старались скорее проглотить. Лишь справившись с первым куском, Петров, а за ним и дневальный, тихо сказали «спасибо» и опять взялись за хлеб.
Сергей подтянул дневального за груды прошептал:
— Найди мне Черемных, Виктора Павловича, он в этом бараке. И приведи сюда.
— Знаю, — дневальный кивнул. — Такой, высокий, без зубов. — И вертко пошел по проходу, продолжая жевать.
Петров уже спрятал остаток хлеба под рубаху. Когда Сергей протянул ему еще банку консервов и огурец, он как-то странно хихикнул, банку сунул под себя, а огурец с хрустом в три приема съел — боялся, что кто-нибудь отнимет.