— А где же происходил этот сеанс? — спросил я. — Кто участвовал в нем?
— На все эти вопросы я не имею права отвечать; я обязался молчать честным словом.
На этом разговор наш прекратился.
Два дня спустя я был приглашен на бал к предводителю дворянства нашей губернии, Василию Николаевичу Ростовскому, в доме которого бывал весь наш полк. И на этот раз оказались налицо почти все свободные от службы офицеры; один только Львов отсутствовал. Это было тем удивительнее, что он за последний год был постоянным гостем Ростовских и, казалось, не на шутку ухаживал за младшей дочерью, хорошенькой Верочкой. Никто из товарищей не знал, почему его нет на вечере. Но не я один заметил его отсутствие. Когда я протанцевал вальс с Верой Васильевной, она сказала, что устала, и сама предложила мне пройтись немного.
Я предложил ей руку и начал один из обычных бальных разговоров, но она, видимо, рассеянно слушала меня. Наконец, она спросила:
— Ведь вы очень дружны с Михаилом Сергеевичем? Отчего его нет у нас сегодня? Он написал, что занят по службе, а между тем, он не дежурный, — я спрашивала у адъютанта.
Ей, очевидно, стоило большого усилия говорить со мной, сохраняя маску равнодушия. Она и не предполагала, насколько смущение выдавало ее.
— Если Львов счел нужным отговориться службой, — сказал я, — то, вероятно, потому, что не хотел упоминать о своей болезни. Ему нездоровится уже несколько дней.
Я тотчас понял, что сказал глупость. Она испуганно взглянула на меня.
— Как, он болен? Неужели что-нибудь серьезное?
Я с трудом успокоил бедную Верочку. Если бы не данное мной слово, я бы охотно рассказал ей, в чем заключалась болезнь моего приятеля, и она наверное нашла бы от нее должное средство. Я знал, что он заинтересован хорошенькой Верочкой.
И, прощаясь с ней, я шепнул ей:
— Можно мне передать поклон моему товарищу, а?
— Да, пожалуйста, — ответила она, и вся вспыхнула, — и скажите ему, чтобы он поскорее выздоравливал, что о нем беспокоятся.
Случилось так, что я не видел на следующее утро Львова ни на плацу, ни в эскадроне. Вечером я пошел в собрание в надежде встретить его там, но напрасно. Тогда я отправился к нему на квартиру, но денщик доложил мне, что поручик уже с час тому назад ушли в «Европейскую гостиницу» вместе с приезжим бароном Кнобелем, который перед тем долго сидел у них.
Известие это неприятно поразило меня. Я отлично понимал, что означает это посещение барона Кнобеля Львовым. Господин этот появился впервые в нашем кругу недели четыре тому назад. Никто не знал хорошенько, кто ввел его в наш кружок, но очевидно было, что он человек богатый и как будто хорошего общества. Он жил в «Европейской гостинице» и вскоре же мосле своего приезда позвал некоторых из нас на карточный вечер. После ужина барон заложил банк, и в игре, между прочим, принял участие и Львов.
Он проиграл очень немного, но другие, и в том числе мой эскадронный командир, оставили порядочные куши. Я поспешил увести Мишу, и с тех пор встречал Кнобеля только на улице, причем мы ограничивались молчаливым поклоном. Человек этот был мне несимпатичен с первой минуты, а теперь тем более, когда я узнал, что его карточные вечера стали обычным явлением и счастье неизменно благоприятствует ему.
Сколько мне было известно, Львов держался в стороне от этих вечеров, и потому мне было очень неприятно слышать, что он, в конце концов, не выдержал характера. Долго не думая, я тоже отправился в «Европейскую гостиницу» и послал свою карточку Кнобелю. Как и следовало ожидать, он просил меня войти и очень любезно поднялся мне навстречу.
Сидело человек семь офицеров и молодых юристов; все они были мне более или менее знакомы. Играли в макао. Львов был бледен и мрачен, хотя счастье, очевидно, благоприятствовало ему, судя по груде лежавших перед ним денег. Его немного передернуло при моем появлении, как человека, пойманного на месте. Он молча протянул мне руку и углубился в игру. Мне хотелось поскорее сообщить ему приятную весть и увести его отсюда прочь; но сделать это сразу было неловко. Я сел за стулом Львова. Он ставил большие куши, но все остальные игроки, за исключением банкомета, оставались в большом проигрыше.
Так прошло более четверти часа. Наконец, я шепнул ему:
— Перестань, Миша. Мне нужно сообщить тебе нечто важное.
Он только молча кивнул толовой.
— Можно поставить какой угодно куш? Вы отвечаете? — спросил он банкомета, на что тот только любезно поклонился в знак согласия.
Львов поставил на карту все лежавшие перед ним деньги.
Ставка была проиграна.
Ни один мускул не дрогнул на бледном лице Львова. Он спокойно поднялся с места.
— Теперь я к твоим услугам. Пойдем.
Мм наскоро простились, — в картежном доме не стесняются, — и через несколько минут были уже на улице.
— Ты хотел что-то сказать мне? — начал Львов. — Но я хотел предупредить тебя: если ты намерен бывать у Кнобеля…
— Я надеюсь, что это был мой последний визит. Да и твой, я думаю, тоже. Порядочный куш ты проиграл на одну ставку!
— Не знаю, право; я не считал своего выигрыша, знаю только, что своих проиграл около тысячи…
— Тысячу рублей за какой-нибудь час сомнительного удовольствия! Неужели ты сам не находишь, что это безумие, Миша?
Он задумчиво пожал плечами.
— Во-первых, я могу завтра же выиграть втрое больше. А во-вторых, в те несколько месяцев, что мне остается жить, я могу позволить себе даже проигрыш.
Странная мысль блеснула у меня в голове. Я схватил Мишу за руку и пристально посмотрел ему в лицо.
— Этот спиритический сеанс был, вероятно, также устроен Кнобелем?
Львов смутился и старался избежать моего взгляда. Я не сомневался более и поспешил переменить разговор, сведя его на Верочку.
— Она чудная девушка, — согласился он, — но я несчастнейший человек в мире. Я люблю ее и, если бы не это несчастное предсказание, может быть, сделал бы ей уже предложение. Но человек, отмеченный смертью, не может связывать с собою судьбу молодого, ни в чем не повинного создания. Вот почему нога моя не будет больше в доме Ростовских.
Я разразился новой филиппикой против его безумного легковерия, но все напрасно. Когда мы прощались у его дома, он проговорил с бледным проблеском надежды:
— Я решил сделать еще один опыт. На днях будет новый сеанс. Я попрошу вызвать дух моей матери. Если я увижу и ее так же ясно, как сестру, я надеюсь, что ты перестанешь называть меня легковерным чудаком.
— Хорошо. Но ты должен ввести и меня на этот сеанс.
— Это невозможно!.. — ответил он решительно. — Я уже пробовал, не называя, конечно, твоего имени, но мне объявили, что никто чужой не будет более допущен. Я не желаю подвергать себя новому отказу.
На другой день, отправляясь в казармы, я вздумал сделать небольшой круг и пошел маленьким переулком, по которому не проходил обыкновенно. Вдруг в одном из домов отворилась калитка, и из нее вышел барон Кнобель, одетый в великолепную шубу.
Он сразу узнал меня, но встреча была ему, казалось, неприятна, потому что, молча поклонившись, он быстрыми шагами прошел мимо. Мне показалось это странным. Я пошел своей дорогой, пока он не завернул за угол; тогда я поворотил назад и позвонил у калитки.