Карина чувствовала, что ей нужно было куда-то пристроить свою жизнь, которую считала потерянной и никчемной из-за того изъяна, что ощущала теперь в себе. Наверное, ей нужно собственное искупление. Отказаться от самой себя, от своих чувств и желаний ради некоего общественного долга, чтобы искупить этот принесенный неизвестно откуда изъян.
…Отключить чувства и поступать «правильно», так, как лучше для всех. А не для ее собственного простенького эгоизма, мечтающего лишь о том, чтобы ничего этого не было… Чтобы проснуться и обнаружить свою голову на смуглом горячем плече Хранителя Вселенной. И понять, что ни Суда, ничего больше не было, все это лишь приснилось…
Но врать себе она не могла. И нужно было действовать «правильно» исходя из существующих реалий. А значит, следовало хорошо делать работу — в конечном счете и в «Голосе жизни» для нее нашлось место. А еще осчастливить того, кто не может без нее. Ведь это без нее Артур делается чудовищем… Нужно дать ему то, что хочет. И у Союза всегда будет отличный молодой Хранитель.
…Тем более что ее собственная жизнь, ее чувства совершенно не важны.
Артур ей не противен, если не вспоминать некоторые моменты… Да и не помнит она их уже. А по старой памяти дотайванских времен, да и просто благодаря хорошей сходимости с ним было как-то даже… хорошо, надежно. Немного опоры под ногами. Тоже польза. «Меньше вероятность, что спячу или покончу с собой», — думалось Карине.
Лишь проницательный и умный Карасев заметил нечто странное в ее поведении и новых отношениях с Артуром. Дух был в полнейшем восторге, что Карина «опять пристроена», можно не переживать за ее душевное состояние, ведь Артур — мужик надежный. Анька с Ванька, как всегда, жили своей жизнью, сцепившись друг с другом, и лишь изредка высовывали нос в окружающий мир.
А вот Карасев оставался самим собой.
Однажды Карина вышла в сад Белого Замка недалеко от апартаментов землян. Там прямо на камешке под цветущими кустами сидел Андрей и, вставив в ухо наушник (тот самый адаптер-«таблетка» для перевода иностранных языков) что-то слушал с инфоблока.
— Что слушаешь? — улыбнулась ему Карина, присев рядом. Ее собственное утро, как правило, начиналось с песен Цоя. Сначала она и вовсе не могла подумать о земной музыке, слишком больно это было. А вот теперь знакомые слова земных исполнителей давали какую-то опору. «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть», — звучало у нее в комнате по утрам, или тот же объемный голос давно погибшего Виктора пел о «порядковом номере на рукаве». Последнее время это хорошо ложилось в настроение.
Карасев молча предложил ей вторую таблетку, Карина вставила ее в ухо, и с удивлением услышала знакомый голос с хрипотцой:
Я поля влюбленным постелю,
Пусть поют во сне и наяву,
Я дышу и, значит, я люблю,
Я люблю и, значит, я живу…[1]
[1] Здесь и чуть дальше — В. Высоцкий. Баллада о любви.
От знакомой классики на глаза выступили слезы. Но почему-то первой ассоциацией стала не сама она и ее любовь к… Рональду. А Артур с его чувствами — горящими, сильными, во многом безответными… Словно услышав ее мысли, Карасев вдруг выключил музыку и обернулся к ней.
— Ты сама-то уверена в том, что делаешь? — без всяких экивоков напрямую спросил Карасев. — Ты ведь его не любишь так, как…
— Но как-то ведь люблю, — оборвала его Карина. — Не так, да, но все же.
Карасев вздохнул и обнял ее за плечи.
— Я, конечно, понимаю, что Карина Александровна всегда пытается обойтись малой кровью… В крайнем случае, это будет кровь самой Карины Александровны, — Андрей усмехнулся. — Но все же, Карина, не гробь себя ради благородных мотивов и всеобщего блага. Они, может, и без тебя разберутся как-нибудь…
— Хорошо, Андрей, постараюсь, — улыбнулась ему Карина, а сердце сжалось от благодарности. Удивительно, но Карасеву, оказывается, не просто не наплевать на нее, он еще и понимает… — Давай музыку слушать, — еще раз улыбнулась она и погладила его по плечу. Так или иначе, но решение принято. Если не Рональд — то только Артур. Ей даже мысленно никогда не удастся представить кого-то еще рядом. Или одиночество, в котором этот самый Артур так и будет несчастно ходить вокруг нее годами и десятилетиями…
Карасев снова вздохнул и включил музыку: