Он был мудрым, спокойным и отрешенным. Это не цепляло Карину, не вызывало непреодолимой тяги к нему. Это просто успокаивало и наполняло ее саму спокойствием и уверенностью. По сути, задумалась Карина, мне и спокойно то бывает только в его присутствии. Он был умным, знал и умел все на свете, как ей казалось. Он был понимающим, проницательным и внимательным. В этом отрешенном внимательном спокойствии хотелось остаться, задержаться и расслабиться. И вдобавок к этому он был великодушными и снисходительным.
Он был глубоким. Не многослойным, не человеком с двойным дном, а именно глубоким, как космос его черных глаз. И эта глубина была слитой и нераздельной. В ней не было дна, и казалось не было пределов, как будто в каких-то странствиях ему удалось познать непознаваемое — вечность. Однако Карина видела в этой глубине многое. В ней было бесконечное понимание, был звенящий восторг многообразия и слитности бытия, была любовь — какая-то не до конца понятная ее форма — и была растворенная в этом космосе боль. Боль, растворившаяся в спокойствии и давнишней привычке. А так, если поискать, то в этом космосе, что хочешь, то и найдешь. И еще в нем была загадка, которая цепляла и завораживала.
Он был сильным и жестким. Как правило его сила была великодушной, но порой Карина видела и жесткость, острую как сталь, несгибаемую и целесообразную, как и все у него и в нем. И еще он был «приколистом» с хорошим чувством юмора. Даже, будучи ошарашенной какой-нибудь его выходкой, Карина понимала его иронию, понимала, когда он что-то находил веселым. Он был интересным — во всем. Когда молчал, когда говорил, когда рассказывал ей что-то. И щедрым на информацию. В отличие от Брайтона он делился ею, и не скрыл от землян ни устройства мироздания, ни роли Древних, ни всяких интересных вещей вроде историй про драконов. И он был разным. Не лицемерным, не двуличным — а разным в разных ситуациях, оставаясь при этом целым и неизменным. В общем, он был именно таким, что Карине хотелось не отходить от него ни на шаг, разделить его жизнь, его чувства и устремления. И собой — непонятно как — делать его счастливым. И одновременно она ощущала к нему бесконечную благодарность за то спокойствие и уверенность, внимание и понимание, что дарил ей он.
И что с этим сделаешь? На одной чаше весов все это. А на другой.. Впрочем другая чаша весов появлялась, только когда разум брал верх над чувствами. А верх над чувствами он брал только, когда она пугалась силы ощущений, как после того сна с драконами. И когда сами эти чувства начинали казаться ей несоответствующими тому, что она должна или не должна испытывать. И вот на этой чаше весов были сомнения можно ли верить во все, что говорит Рональд, в представленную им систему мироздания, можно ли доверять его мотивам, и банальное чувство преданности в отношении Союза и Артура.
Нельзя сказать, что она не воспоминала Артура. Вспоминала. И чувствовала привычное тепло, и благодарность. Просто теперь это было похоже на тепло к брату или хорошему другу. Сильное, крепкое, спокойное. И это Карину пугало. Разумная чаша весов говорила, что даже если думать не об Артуре, а о себе, то она может потерять все, не обретя ничего. Ведь не исключено, что Тарро Рональд просто играет, как кот с мышью, с ней, с ними со всеми… Вставая с ними на равных, развлекая их, рассказывая им нужные ему сведения. Как предположил Карасев. И исключить это нельзя. И идя на поводу у этого, она рискует сгореть, как бабочка на свечке, потерять все, предать Артура, навредить Союзу… Но она знала, что увидит его снова, поговорит с ним — и это мысли растворятся в блаженном черном тепле.