Когда-то смотреть на нее, застывшую, но такую живую, было больно. Так больно, что Рональд радовался этой боли. Она делала живым, пробивалась за смиренное бесчувствие, что долго-долго было его спутником.
Потом… потом это все еще была боль, но одновременно с ней – что-то вроде надежды. Не надежда как таковая, но что-то вроде нее…
Потом, еще позже – ностальгия. Чувство странное, включающее разные оттенки, но ясное и понятное любому, кто его испытывал. В этом чувстве тоже есть элемент боли. Всегда.
Боли, которая пропиталась светом и смирением.
Всегда по пути в мастерскую он останавливался перед портретом. Привычка, ничего особенного. Часть жизни. Просто дань своей душе, которая не могла утратить связь с ней до конца.
Да, глядя на нее, он чувствовал что-то такое… Словно все же между ними сохранялась связь, где бы она не блуждала. Как будто нить, выходящая из его груди и протянувшаяся куда-то через портрет.
И да… Портрет и сейчас был живой. А на Таи-Ванно почему-то обрел особую жизнь. Словно зеленый тонкий росток пробивался из-под ледяной земли.
Ки’Айли…
Рональд владел «живыми воспоминаниями», присущими бессмертным народам. У энериа они естественны, свойство психики, присущее от рождения. А Рональд когда-то этому научился. Оказалось - не так сложно для менталиста. Научился ради эксперимента. Но, возможно, это умение спасло ему жизнь в плену у геар.
Тогда он из раза в раз прокручивал в голове лучшее, что было в его жизни, чтоб не сойти с ума от пыток. Возрождал в себе ощущения – душевные и самые простые, физические: цвет, вкус, запах…
…А лучшим была она…
Ки’Айли…
Светлая, словно сияющая кожа с легким розоватым оттенком… под его смуглой рукой. Какая-то просто невероятно гладкая. Такая кожа была только у нее… Наверняка нет – у всех Древних гладкая кожа без единого волоска! Но он не ощущал так других Древних!
Рыжеватые спутанные волосы, его рука бродит в них, пальцами он зарывается в них, путает еще больше, она морщится в полусне, удобнее устраивает маленькую голову у него на груди. Спит, как ребенок. Даже Древние должны иногда спать. А в нем еще растекается сладкое послевкусие их любви.
Неизменно в зеленом скачет на спине дракона. Маленькая, смешная, ловкая… «Иди сюда!» — маняще улыбается, дразнит влажными губами, встает в призывную позу, опершись локтем о колено и выставив вперед округлое плечо, обтянутое эластичной тканью. Упругая округлая грудь ниже вздымается под облегающей одеждой. Рональд хорошо помнил, чем это все закончилось. Вряд ли в истории была еще одна пара Древних, что посмела любить друг друга на спине дракона…
Дракон, впрочем, не обиделся. Лишь позавидовал.
…Сидит сложив ноги по-турецки на ковре в их белом доме. Волосы распущены, спадают вперед. С интересом разглядывает книгу с гравюрами… Что-то говорит ему, тыкает пальцем в картинки, читает отрывки. В воспоминаниях он не воскрешал, что она говорила, лишь звук голоса и … смотрел, смотрел.
Поднимает голову, смеется, глядя ему в лицо. Он стоит у двери, любуясь… Вскакивает и кидается ему на шею, маленькая, упругая, обвивает руками и ногами. Ки’Айли…
Всегда его Ки’Айли. Он не называл ее Киа или Ки, только полным именем или «антеоли». И она тоже… Не говорила Рон. Всегда – Рон'Aльд или «антео».
… А когда он возвращался с военных вылетов бежала к нему по площадке на глазах у всех, и так же кидалась на шею… Встречала.
Рональд вздохнул, и вынырнув «оттуда», вновь смотрел на портрет.
…Позднее, когда он пропал, она так же бежала к своему мужу, которого называла «Элб». Так же обвивала его мощную фигуру руками и ногами, целовала вернувшегося воина…
Нет. Не так. Рональд знал, что не так.
Их связь с Ки’Айли была свободной, глубокой и широкой. А Одобренный брак – был петлей на шее, душил в буквальном и переносном смысле.