Все это – благодаря Кольцу.
Собственно, сам я этого злосчастного артефакта вблизи не видел – но, откровенно говоря, в этом не было нужды. Его мощь чувствовалась издали. Все магические предметы излучают ауру, и чем они могущественнее, тем эта аура ярче. Один раз, завидев вдалеке Соломона, я мельком заглянул на высшие планы. Свет был так ярок, что я вскрикнул от боли. Соломон носил при себе нечто, сиявшее столь ужасно, что самого его было почти и не видно. Все равно что посмотреть в упор на солнце.
Судя по тому, что я слышал, сама по себе вещица была довольно невзрачной: просто колечко желтого золота с единственным камнем, черным обсидианом. Но легенды гласили, что в нем заточен дух неслыханной силы, который появляется, стоит повернуть Кольцо; прикосновение же к Кольцу вызывало целый отряд маридов, ифритов и джиннов, повинующихся воле владельца Кольца. Иными словами, это был портативный портал в Иное Место, через который можно было вызывать практически неограниченное количество духов[17].
И доступ ко всей этой немыслимой мощи Соломон мог получить в любой момент, по любой прихоти, совершенно ничем не рискуя. Обычные невзгоды магического ремесла были ему неведомы. Никакой возни со свечами или необходимости пачкать коленки мелом. Никакого риска быть зажаренным, запеченным или просто проглоченным заживо. И никакого риска быть убитым соперниками или восставшим рабом.
Говорили, что в одном месте на Кольце есть крохотная царапинка: это великий марид Азул, воспользовавшись неудачно сформулированным заклятием, попытался уничтожить его, пока нес Соломона на ковре-самолете из Лахиша в Беф-Цур. Окаменевшая фигура Азула и поныне одиноко высится возле дороги в Лахиш, точимая пустынными ветрами.
Ранее еще два марида, Филокрит и Одалис, тоже пытались убить царя. Последующая их карьера различна, но одинаково печальна: Филокрит сделался эхом в медном кувшине, а Одалис – удивленным лицом, врезанным в каменный пол царской ванной.
Много-много подобных историй рассказывали о Кольце; неудивительно, что Соломону жилось так беззаботно. Могущество золотого ободка у него на пальце и ужас, внушаемый этим ободком, держали в повиновении всех волшебников и духов. Одна мысль о том, что будет, если пустить его в ход, нависала над нами грозной тучей.
Наступил полдень; мое путешествие подошло к концу. Я пролетел над Кедронскими воротами, над рынками и базарами, кишащими народом, и наконец снизился над дворцом с его садами. В эти последние мгновения ноша казалась мне особенно тяжкой. Соломону крупно повезло, что он в тот момент не вышел прогуляться по усыпанным гравием дорожкам. Попадись он мне в тот момент, я испытал бы большое искушение опорожнить свою сетку со спелыми артишоками на его умащенную башку и разогнать его многочисленных жен по фонтанам. Но все было тихо. Феникс неторопливо летел в указанное ему место: неприглядный дворик на задах дворца, где кисло воняло бойней и несло жаром из распахнутых дверей кухонь.
Я спикировал вниз, бросил свою ношу на землю, приземлился и обернулся прекрасным юношей[18].
Толпа бесов выбежала мне навстречу, чтобы утащить мою авоську на кухню. Следом появился пухлый джинн-надсмотрщик с папирусными свитками в руках.
– Поздновато ты! – заявил он. – Продукты для банкета должны были быть доставлены к полудню!
Я прищурился на небо.
– Сейчас как раз полдень, Боско! Погляди на солнце!
– Полдень две минуты как миновал, – возразил джинн. – А ты, милейший, опоздал. Ну ладно, простим тебя на сей раз. Как твое имя?
– Бартимеус, принес артишоки с Атласских гор.
– Секундочку, секундочку… У нас тут столько рабов…
Джинн вытащил из-за уха стило и зарылся в свитки.
– Алеф… Бет… Где же это? Эти мне современные языки, никакой в них логики! Ага, вот! – Он поднял глаза. – Так, еще раз: как тебя звать?
Я топнул сандалией.
– Бартимеус!
Боско заглянул в свиток:
– Бартимеус Гилатский?
– Нет.
– Бартимеус Тель-Баташский?
– Нет.
Он развернул свиток дальше. Последовала длительная пауза.
– А, Бартимеус из Кирбет-Деламийя?
– Да нет же! Клянусь Мардуком, где я там у тебя? Бартимеус Урукский, известный также как Сахр аль-Джинни, знаменитый наперсник Гильгамеша и Эхнатона, одно время бывший наиболее доверенным джинном Нефертити!
Надсмотрщик вскинул голову.
– А, так ты джинн? Это же у меня список фолиотов!
– Фолиотов?! – в гневе воскликнул я. – При чем тут я?!
– Ну, судя по твоему виду… Ладно, ладно, уймись, хватит буянить! Ну да, теперь я знаю, кто ты. Один из смутьянов Хабы? Можешь мне поверить, твоя былая слава его совершенно не волнует!
17
Помимо этого, Кольцо, по слухам, защищало Соломона от магических атак, придавало ему необычайное личное обаяние – возможно, именно этим объясняется огромное количество жен, толпящихся во дворце, – и вдобавок давало способность понимать язык птиц и зверей. В целом весьма недурно, хотя, что касается последнего дара, все разговоры животных сводятся в основном к следующему: а) бесконечные поиски еды, б) поиски теплого куста, под которым можно провести ночь, в) периодическое удовлетворение потребностей определенных органов{1}. Никакого тебе благородства, юмора или поэзии. За этим обратитесь лучше к какому-нибудь джинну средней руки.
18
Это было обличье, которое я носил, когда служил копьеносцем у Гильгамеша, за две тысячи лет до того: высокий, красивый молодой человек с гладкой кожей и миндалевидными глазами. Он носил длинную юбку из куска ткани, аметистовые ожерелья на груди, волосы имел кудрявые и отличался утонченным изяществом, которое так не вязалось с этим вонючим кухонным двором. Я часто принимал этот облик в подобных обстоятельствах. Это меня отчасти утешало.